Дипломатия (ЛП) - Никольсон Гарольд. Страница 10

Интересно выяснить, каким образом дипломатия, которая по существу является приложением здравого смысла и человеколюбия к международным отношениям, приобрела столь сомнительную репутацию. Мы не уклонимся слишком далеко от истины, если это несчастное предубеждение объясним тем, что дипломатия попала в феодальную Европу из Византии через итальянские города-государства.

Нужно признать, что уровень европейской дипломатии, когда она впервые оформилась как отдельная профессия, был невысок. Дипломаты XVI и XVII веков часто давали повод к подозрениям, от которых несправедливо страдают их наследники. Они давали взятки придворным, подстрекали к восстаниям и финансировали восстания, поощряли оппозиционные партии, вмешивались самым пагубным образом во внутренние дела стран, в которых они были аккредитованы, они лгали, шпионили, крали.

Посол той эпохи считал себя «почетным шпионом». Он был глубоко уверен, что частная мораль — нечто отличное от общественной морали. Многие из них воображали, что официальная ложь имеет мало общего с ложью отдельного лица. Они не считали, что и бесполезно и недостойно честного и уважаемого человека вводить в заблуждение иностранные правительства преднамеренным искажением фактов.

Британский посол сэр Генри Уоттон выразил мнение, что «посол — это честный человек, которого посылают за границу лгать для блага своей родины». На эту фразу часто ссылаются в выпадах против нас, но никто при этом не поясняет, что сэр Генри написал это изречение как шутку в какой-то альбом в Аугсбурге. Это изречение было обнаружено одним из его врагов, который донес об этом Якову I. Король был глубоко потрясен цинизмом своего посла. Напрасно Уоттон оправдывался, что он написал это изречение для забавы. Король отказался в дальнейшем пользоваться его услугами.

Плохая слава, которой пользовались дипломаты, была обязана своим происхождением не только случайным шуткам. Более важную роль сыграло усиливавшееся отождествление теории и практики дипломатии с заповедями Макиавелли. Интересен следующий факт. «Государь» был написан Никколо Макиавелли в 1513 г., английский перевод был издан в 1640 г., между тем искаженная версия его идей проникла в Англию задолго до этого и создала слово «макиавеллизм».

Уже в 1579 и 1592 гг. Стэббс и Наш употребляют прилагательные и существительные, производные от имени Макиавелли.

Главным намерением Макиавелли было предостеречь свой век против опасностей, которые таит в себе слабое правительство.

Это заявление, учитывая эпоху, в которую оно появилось, может показаться реалистичным, но оно не цинично. Искажения теории, больше чем подлинное изложение теории Макиавелли, создали ему плохую славу и соответствующие эпитеты. И нужно признать, что в «Государе» имеются страницы, которые давали основания для возникновения неправильного впечатления:

Фразы, подобные этой, в действительности редко попадающиеся в писаниях Макиавелли, часто цитировались в ту эпоху, поэтому среди публики создалось неправильное представление, что подобные принципы, а не честность и здравый смысл, должны служить в качестве основы международных отношений и руководства лиц, стремящихся быть дипломатами.

Я набросал развитие теории дипломатии с первобытных времен до того момента, когда около середины XVI века она начинает принимать современную окраску. Я показал, как греки безуспешно пытались осуществить идею содружества народов, общие интересы которых более важны и ценны, чем особые интересы отдельных государств. Я показал, как римляне ввели идею международного права и как благодаря огромным размерам их империи они были в состоянии оставить воспоминание о мировом государстве. В последующие века римская церковь [27] и Священная Римская империя [28] пытались с меньшим успехом закрепить это воспоминание. Я показал, как с упадком могущества империи теория дипломатии стала византийской и как Константинополь завещал итальянским государствам теорию, что дипломатия скорее друг, чем враг, силы и беззакония.

Наблюдательный циник может утверждать, что история показывает, как дипломатия становилась защитницей морали, когда она находилась на службе подавляющей силы, и что народы подчиняют общему благу свои индивидуальные интересы и претензии, когда находятся перед лицом общей для всех опасности. В этом утверждении имеется известная доля истины. Грекам удалось объединиться, когда им угрожала Персия, но как только опасность миновала, междоусобные войны опять возобновились. Высокие идеалы их амфиктионов потерпели крах, потому что ни один из их членов не обладал достаточной силой, чтобы заставить остальных быть бескорыстными. Римляне в свою очередь были в состоянии установить законы международного права и «привычку к миру», когда стали бесспорными владыками всей известной части земного шара. Одновременно с падением господства римлян теория дипломатии выродилась и стала в Византии и Италии хищной, разлагающей и подлой.

Если, однако, мы примем во внимание непрерывность развития дипломатической теории и исследуем кривую этого развития, мы найдем, что эта кривая изображает восходящую линию, хотя в каждую эпоху мировой истории мы видим моменты, когда она, как теперь, показывала большие колебания. Каковы же были те силы, которые вызывали улучшение?

Первой было право, второй — торговля. Я сейчас займусь разбором второй.

Англо-саксонские авторы трудов по вопросам теории дипломатии имеют тенденцию приписывать те улучшения, которые они обнаруживают в этой теории, распространению морального просвещения. Они утверждают, что прогресс в теории дипломатии следует измерять не только степенью развития концепции общности интересов человечества, но и степенью сближения общественной и личной морали.

Вне всякого сомнения, подобное сближение является идеалом, к которому должны стремиться все порядочные дипломаты. Однако существовала и продолжает существовать школа континентальных теоретиков, которая утверждает, что безопасность и интересы своей страны являются высшим моральным законом, и было бы сентиментальностью утверждать, что законы этики, регулирующие взаимоотношения между индивидуумами, могут когда-либо применяться во взаимоотношениях суверенных государств. Очень соблазнительно, конечно, отвергать подобную теорию как неблагородную и реакционную и противопоставлять ей теорию, блещущую чистотой. Но факт таков, что лозунг «Моя страна — независимо от того, права ли она или виновата», находит могучий отклик в сердцах миллионов вполне цивилизованных людей. Этот лозунг может вызывать такие добродетели, как самопожертвование, дисциплина, проявление энергии. Он дает дипломатии указания более твердые и более точные, чем неопределенные стремления людей с более просвещенными взглядами.

Мой личный опыт и многолетнее изучение этого вопроса глубоко убедили меня, что «моральная» дипломатия в конце концов дает наилучшие результаты и что «аморальная» дипломатия вредит своим собственным целям. Но я не решился бы, обсуждая искусство переговоров, приписать развитие этого искусства только этическим импульсам. Эти импульсы сделали многое для развития более здоровой теории дипломатии, и они продолжают действовать даже теперь. Преувеличивать их влияние значит искажать действительную роль различных обстоятельств в этом развитии, а это может привести к тому, что одна школа будет считаться хорошей, а другая плохой. Это может для некоторых создать большую опасность впасть в фарисейство, односторонность и даже морализирование.