Конъюнктуры Земли и времени. Геополитические и хронополитические интеллектуальные расследования - Цымбурский Вадим Леонидович. Страница 26

Самым драматическим оказалось то, что эти силы столкнулись как антагонистические. Совершенно очевидно, что талибы – это режим, который мало у кого вызывал симпатию. Он был неприятен Ирану, неприятен Китаю, неприятен Индии и России. В результате после 11 сентября возникла ситуация, когда не нашлось силы, которая могла бы возражать против американской антитеррористической акции в Афганистане. Ввиду того, что такой силы не нашлось, Америка с ее удивительной имперской хваткостью сумела использовать эту ситуацию для того, чтобы вклиниться в «новую» Центральную Азию.

Предположим, Америка увязнет в этой войне, скажем, на несколько лет. И война пойдет относительно успешно, так что американцы смогут нарастить свое присутствие в Узбекистане. Ясно, что такой сценарий вызовет огромную радость у узбекских лидеров, поскольку приведет к осуществлению их давней мечты – вытеснить как русских, так и иранцев из Центральной Азии и обеспечить здесь свою гегемонию с прихватом Таджикистана, Кыргызстана и так далее.

Какие здесь вероятны перспективы? Второй по силе режим региона – режим нынешней Астаны – может попробовать оттолкнуться от нового великодержавия, формирующегося на Юге, и у России возникнут серьезные шансы для втягивания казахского пространства в свою зону влияния. О таком возможном сценарии высказался в беседе со мной крупнейший знаток региона Сергей Панарин.

Но еще более эффективно пойдет тот же процесс, если американцы потерпят поражение в войне с партизанами, и талибский гной разольется по Югу Центральной Азии. Это означает полную панику в Казахстане и в Кыргызстане. Это означает также, что Россия ради своих интересов должна будет взять под опеку это пространство как минимум по линии Балхаш – Арал, как максимум – с включением Кыргызстана и Казахстана в свою зону ответственности. Я считаю, что это не оптимальный и нежелательный вариант стратегии для России. Потому что, утратив способность действовать на Юге Центральной Азии (я имею в виду узбекско-туркменское пространство), она будет лишена возможности серьезного гарантированного геоэкономического строительства, прокладки железных дорог в сторону Ирана, потому что тогда связи с Ираном будут идти только по Каспию. Вы можете себе представить, что это такое будет – Каспий, который с одной стороны простреливался бы талибскими бандами? Вместе с тем возникнет угроза ее геоэкономическому сближению с Китаем через казахское пространство, то есть Кыргызстан и Казахстан придется включать в русскую зону ответственности уже не как поле перспективного геоэкономического строительства, а просто как «дикое» поле, как передний фронт обороны.

Это был бы страшно тупиковый вариант. Это напоминало бы ситуацию в шахматной игре, когда у шахматиста не остается никаких перспектив и он делает несколько чисто рекурсивных ходов, крутясь вокруг одного и того же положения. Но если у американцев дело пойдет быстро и эффективно, тогда через несколько лет (может быть, после серьезного кризиса на Кавказе с участием сил Запада) Россию надо будет рассматривать просто как крайне проблематичную провинцию оформившейся мировой империи, как какую-нибудь злополучную Гасконь времен Ришелье, жителям которой оставалось только гадать, придут их вызволять испанцы или не придут. Потеря Россией собственной геокультурной субъектности сделала бы наиболее перспективным для нашей страны сознание, которое до сих пор отстаивали у нас люди типа Александра Дугина [9].

В случае поражения американцев и отката России из Центральной Азии весьма вероятно, что наибольшим влиянием в России будут пользоваться люди, исповедующие геополитику в духе Льва Гумилева, рассматривающие киргизско-казахское пространство как потенциально «свое» для России и нуждающееся в ее опеке. Как известно, Гумилев проводил четкий барьер между Казахстаном и Узбекистаном, рассматривая Узбекистан уже как зону другой цивилизации. Если мы возьмем Казахстан под защиту, подобные идеи могли бы взять верх. Другое дело, что такой геополитический ход вызвал бы серьезную реакцию внутри самой России: вскоре возник бы вопрос о необходимости переосмысления форм жизни, культуры и бытового уклада русского народа, который уже не смог бы осознавать себя главенствующим этносом.

Итак, Россия, временно или навсегда, утратила способность выбирать свое будущее. Наша геокультурная судьба сейчас определяется в значительной степени не нами, а тем, как пойдут дела в Афганистане, насколько боеспособными окажутся абхазы после того, как российские войска уйдут из Грузии, и не возникнет ли волнений на китайской части Великого Лимитрофа, способных открыть США (и Японии) путь в «старую» Центральную Азию с востока. Как я уже говорил ранее, такое плачевное положение, в котором оказалась Россия, вовсе не было неизбежным. Еще два месяца тому назад у нас было собственное Будущее, которое мы могли строить сами. Мы утратили это Будущее в надежде усесться «с краю стола сильных и богатых». Теперь нужно надеяться на удачное стечение обстоятельств, чтобы через пять-шесть лет «остров Россия» сохранил по крайней мере внутреннюю суверенность, не говоря уж об отыгрывании геокультурной субъектности. Причем еще не известно – кто, какая элита будет отыгрывать?

V

НЕФТЬ И ГЕОТЕРРОР: РОССИЙСКИЕ ШАНСЫ В ДЛИННОЙ ТЕНИ 2008 ГОДА

Понятие «геополитика нефти» укоренилось в мировом политическом обиходе по крайней мере с конца 1970-х годов, особенно после того, как комитет по энергии и природным ресурсам сената США провел в 1980 году слушания на эту тему [Geopolitics 1980].

Предметом геополитики нефти являются распределение на Земле нефтяных запасов и маршруты доставки нефти в разные пункты планеты, причем эти темы трактуются ею с точки зрения безопасности заинтересованных держав, в увязке с блоковым и цивилизационным членениями мира и с разворачивающимися в нем антагонизмами. Особенность же рассматриваемой книги – в талантливом соединении геополитики нефти с хронополитикой, с учением о меняющихся во времени мировых и региональных трендах в сфере добычи и потребления нефти и о разнообразных политических следствиях, порождаемых этими трендами и их взаимоналожениями.

Вообще хронополитика как отрасль знания и как вид политической практики представляет собой изучение и использование неоднородности исторического времени, его подвижных тенденций и конъюнктур. До сих пор она по преимуществу остается на уровне объективистского анализа, выступает своего рода описательной «политгеографией времени». Между тем будущее этой дисциплины определится ее способностью перейти к ангажированному политическому проектированию, отталкивающемуся от наложения разных трендов, от того, как они усугубляют или гасят друг друга или создают сложные – «бифуркационные» – конъюнктуры разнонаправленностью своих движений и несовпадением своих пиков [см.: Цымбурский 1999а]. (Уже досциентистская предшественница хронополитики – астрология – исходила и исходит из представления о закономерно преобразующихся во времени конфигурациях различных влияний-тенденций.) «Политгеография времени» должна выделить из себя аналог геополитики, когда-нибудь явив своих Маккиндеров и Хаусхоферов. В частности, это относится и к хронополитике топлива и стратегических материалов. Книга В. Петрова и его соавторов – из тех, что закладывают надежное объективистское обеспечение для проектных разработок в хронополитической области.