Конъюнктуры Земли и времени. Геополитические и хронополитические интеллектуальные расследования - Цымбурский Вадим Леонидович. Страница 25

Модель «Острова России» была решительным возражением как против попыток пристраиваться к «столу господ», так и против азианистского эпигонства, стремления объявить те или иные силовые центры Азии геокультурно «своими» для России на тех странных основаниях, что русские якобы всегда мечтали об Индии, что православие и ислам одинаково не уважают ростовщичество, что с Китаем нас объединяет память о Чингисхане и т. п. Тезис о сжатии России как выборе пути геокультурного одиночества побуждает разрабатывать проекты сотрудничества силовых и экономических центров, выходящих на Великий Лимитроф к востоку от Черного моря, как проекты, я бы сказал, геокультурно-холодные. Сразу замечу, это не значит, что данные проекты – геокультурно-нейтральные, игнорирующие фактор геокультуры, поскольку отталкиваются они от геокультурной реальности Великого Лимитрофа. Партнерство России с Китаем и Ираном окажется не просто прагматическим партнерством в сообществе «своих», как было между нациями-государствами в Европе Нового времени, но небывалым еще геоэкономическим и политическим взаимодействием соседствующих «чужих».

В своих работах, начиная с 1995 года, я выделял как особую геополитическую реальность великий межцивилизационный пояс (лимитроф), который тянется от Прибалтики через Восточную Европу и, охватывая Кавказ, постсоветскую Центральную Азию и так называемую старую Тибето-Синьцзяно-Монгольскую Центральную Азию, заканчивается в Корее. Я исходил из того, что этот пояс территорий-проливов прочно дистанцирует Россию от силовых центров, сложившихся на платформах других цивилизаций, и определенная политика, проводимая в рамках этого пояса, позволит России обеспечить себя против прямых атак со стороны соседних приокеанских силовых центров.

Что предполагала эта политика на этом поясе, названном мною вслед за воронежским автором Станиславом Хатунцевым Великим Лимитрофом? Я исходил из того, что, отказавшись от великоимперского замаха, Россия тем самым отказалась геокультурно включать себя в Великий Лимитроф, рассматривать его как часть «своей» территории. Впервые с XVIII века Россия встала на путь отчетливого противостояния России и Евразии. Возник вопрос: как России следует вести себя в этой «новой» Евразии? Я предположил, что фундаментальные для сегодняшнего полутораполярного (как сказал один переводчик Хантингтона) мира колебания между монополярной и многополярной тенденциями будут решаться во многом на пространстве Великого Лимитрофа, причем монополярная тенденция восторжествует в том случае, если консолидированный Запад возьмет под свой контроль весь Великий Лимитроф и фактически установит на нем свою диктатуру, замкнет эту протяженность на себя. Если ему удастся это сделать, четыре цивилизационные платформы – Россия, Китай, Иран и Индия – окажутся зажатыми между океаном, где силы Запада господствуют уже сейчас, и Великим Лимитрофом, который также попадет под контроль Запада. Поэтому я считал важнейшей задачей не допустить главенства Запада на Великом Лимитрофе. Великий Лимитроф, писал я, должен быть пространством, связующим и разделяющим цивилизации, а не пространством, подконтрольным одной из них; он не должен стать орудием ее диктатуры.

Решение этой задачи должно было обеспечить стратегическое сотрудничество России, Китая и Ирана, которое имело бы декларированный геоэкономический смысл. Формирование транспортных потоков со стороны Индийского океана, идущих на север, в сторону Европы, фактически утвердило бы российско-китайско-иранскую транспортную и ресурсно-поточную олигополию, обеспечиваемую взаимодействием трех держав в Центральной Азии и их совместным противодействием любым попыткам дестабилизировать это звено Лимитрофа. Центральная Азия должна быть провозглашена общим стратегическим тылом этих трех держав.

Иначе говоря, речь шла о стратегическом союзе, который предполагал бы сохранение статус-кво в Центральной Азии при недопущении проникновения в этот регион четвертой силы ни со стороны Кавказа и Восточной Европы, ни со стороны пакистано-пуштунского пространства. Этот план должен был обеспечить России серьезные гарантии безопасности.

Первый год президентства Путина внушал определенные надежды, что данная модель будет реализована. В этот первый год Путин сделал в направлении осуществления новой стратегии на Великом Лимитрофе максимум того, что можно было от него ожидать. Во-первых, ему удалось достичь очень серьезного улучшения отношений с Азербайджаном, без которого никакая сила со стороны Запада не сможет вклиниться в Центральную Азию. Во-вторых, очень удачными оказались результаты поездки Путина в Узбекистан, руководители которого были настолько напуганы талибским натиском, что поспешили официально признать интересы России в Центральной Азии и, более того, объявить Узбекистан чуть ли не южным форпостом России. В-третьих, важным достижением Путина было соглашение о транскорейской магистрали и ее замыкании на Транссиб, фактически означающее включение в сферу интересов России этого замкового компонента Великого Лимитрофа – Корейского полуострова.

Все шло очень удачно. К сожалению, политика и поведение Путина во время кризиса осени 2001 года во многом похоронили прежние надежды. Согласие на приход американцев в Таджикистан и возможная «сдача» Грузии с Абхазией свела к минимуму возможности России действовать в поле Великого Лимитрофа. Причем очевидно, что сила, которая на нем утвердится, не смогла бы, обложив Россию, непосредственно не влиять на внутрироссийские процессы. Следовательно, геокультурная субъектность страны, ее возможность свободно определять свою судьбу в этот момент истории практически была сведена на нет.

Что, на мой взгляд, следовало сделать руководителям России в первые дни после нью-йоркской трагедии? Нужно было активизировать связи с лидерами Ирана и Китая, затем собрать совещание представителей этой «большой тройки» (большой евроазиатской тройки) и активизировать в рамках данного формирующегося сообщества деятельность «шанхайской пятерки». Иначе говоря, следовало организовать встречу лидеров евроазиатского ядра по формуле «3 + 8» и в рамках этого совещания в течение сентября выработать следующее решение: объявить, что талибский режим внушает беспокойство всем своим соседям, и в связи с этим народы Центральной Азии и выходящих на нее государств полностью разделяют озабоченность Соединенных Штатов и их западных союзников. Именно поэтому великие державы, выходящие на Центральную Азию (Россия, Китай и Иран), берут на себя ответственность за спокойствие в данном регионе и безопасное существование здешних суверенных режимов. При этом они принимают на себя обязательства по недопущению дальнейшего распространения талибского влияния. Но в то же время следовало бы указать на нежелательность появления, по крайней мере непосредственного, в Центральной Азии четвертой силы со стороны Запада. Если бы Запад заявил, что ему в стратегических целях необходима поддержка Северного альянса, нужно было бы оговорить, что вся помощь последнему будет поступать через посредство комиссии, созданной региональной «большой тройкой». Такая последовательность действий была бы оптимальной стратегией в сентябре 2001 года.

Россию в Центральной Азии должно беспокоить как западное вклинивание в Центральную Азию, представленное, в частности, проектом ТРАСЕКА, с соответствующей угрозой Урало-Сибирскому подбрюшью, так и, с другой стороны, опасность прорыва экстремистов со стороны афгано-пакистанского пространства. Столкновение двух сил – Запада и талибов – приведет к тому, что какая-то одна из угроз нашей безопасности с весьма высокой вероятностью, если не неизбежностью, осуществится.

Вообще России была отчасти выгодна «дружба» США и талибов. Пока эти две силы рассматривались как силы в некотором смысле союзные, в сложном положении очевидным образом оказывался Узбекистан, который старался ориентироваться на Соединенные Штаты и в то же время испытывал панический страх перед талибами. Последнее позволяло России развернуть Узбекистан в свою сторону, оторвать его от Соединенных Штатов и использовать это государство как большую затычку «новой» Центральной Азии, где могло бы осуществляться серьезное китайско-ирано-российское сотрудничество. Если бы Запад и талибы начали действовать независимо друг от друга, возможна была бы стратегия, направленная на нейтрализацию этих сил порознь.