Содержательное единство 2007-2011 - Кургинян Сергей Ервандович. Страница 129
Документалисты показывают в кино: сидит мурло в усадьбе и говорит в камеру – "тут хорошо, утром мужики приходят, докладывают, какая погода". Наши респонденты сообщают, что целые села выкупаются вместе с людьми по факту. Возникают ниши криминального феодализма или рабовладения. Процесс образования новых, вторичных фавел и бидонвилей не остановлен. Выселение неплатежеспособных обладателей квартир сопровождается их последующим заселением в бараки XIX века. Даже если не будет социального взрыва, почему мы считаем, что гниение из этих социальных ниш не перекинется на все остальное?
Вы еще не кланяетесь барам (с татуировками на руках). Но если вашего родственника собьет "Мерседес", в котором будет сидеть такое татуированное существо, то почему вы считаете, что возобладает справедливость? И считаете ли вы так? Что такое приговоренность к зарплатам в 7 тысяч рублей по факту профессии? В моем бывшем институте – в Московском геологоразведочном – столько получает профессор. При этом у подъездов стоят иномарки. Но это значит, что выбор прост – либо честная профессиональная жизнь, и тогда маргинализация. Либо верчение в очень специфическом вареве, где все на продажу. Верчение вообще представляет собой форму жизни. Люди не работают. Они вертятся. Это все напоминает грузинские анекдоты конца 70-х годов: "Слюшай, бэдненький! Ты все еще работаешь или, наконец, устроился?"
Клиентеллы, прислонение к любым патрональным средам, способным дать шанс на выживание. Этническая среда – пожалуйста. Католики – почему нет? Да кто угодно! Лишь бы можно было прислониться и выжить.
Профессия – это возможность взаимодействия с определенными инфраструктурами. Что такое врач или ученый без необходимой инфраструктуры? Это земский врач в XXI веке? Он никогда не будет иметь инфраструктуры новых лекарств, новых инструментов для проведения операций, новой диагностической аппаратуры. Но почему тогда он врач? То же самое – с ученым.
Сама логика построения общества – в чем? Почему усиливается остаточность тех сфер жизни, которые не имеют право иметь остаточный характер?
Что значит жить во всем этом просто так?
Значит, остается третья норма. Я хочу жить здесь, но я хочу эту жизнь менять. Что значит ее менять в условиях регресса? Когда нормальные формы влияния на власть в принципе невозможны… А структурирование самой власти в соответствии с такими вызовами крайне проблематично…
Что и за счет чего можно менять? Либо речь идет о построении глубоких контррегрессивных структур. И тогда надо отдавать себе отчет, что это такое. И решать проблему энергии, проблему множественных контррегрессивных сборок, объединяющихся в социально-культурную контррегрессивную сеть. Либо нужно что-то как-то поддерживать, понимая при этом логику подобной поддержки. А такая логика в сложившейся ситуации не может не быть фаустианской. В каком смысле? В том смысле, что в пределах регресса источником какого-то относительного блага (а о нормальном благе тут говорить не приходится) может быть не управляемая демократия, а управляемое зло. Зло, управляемое по Фаусту: "Частица силы я, желавшей вечно зла, творившей лишь благое".
Понимая всю условность этой цитаты применительно к данной ситуации, я все же хочу спросить: что лучше – крокодил или туркменбаши? Я понимаю, что туркменбаши обязательно породит крокодила. Я не наивен. Но в чем состоит альтернативное предложение? Наверное, не в том, чтобы придирчиво описать качество ситуации. И, конечно же, не в том, чтобы представить это качество в виде чего-то, подлежащего восхвалению. Да, мы залетели так, как залетели. Что будем делать? Да, регресс – и дальше?
По отношению к регрессу есть три стратегии (рис. 29).
Что произойдет, если отпустить вожжи? Я вам скажу, что – сброс в новое, еще более регрессивное, качество.
Что произойдет если сдерживать? Я тоже отвечу. Сначала сброс замедлится, а потом усилится и будет носить еще более глубокий характер (рис. 30).
Я понимаю, что все мне скажут, что ситуацию надо переламывать. Но тогда надо очень серьезно спросить с себя, а не только с других (рис. 31).
И в принципе понять, что все случившееся – из разряда того, что не переламываемо без предъявления к самим себе какого-то крайнего энергийно-трансцендентального счета. Люди загнаны в ситуацию беспрецедентную. Выйти из нее обычным образом они не могут. Им либо придется выходить за рамки навязанных им человеческих, энергийных, сущностных возможностей, бросая вызов регрессу на социальном и культурном уровне, либо оказываться частью этой самой клоаки. Либо, наконец, просто выходить из игры.
Но давайте переживем эту ситуацию честно. А не риторически. И может быть, тогда, посмотрев правде в глаза, соберем какую-то энергию для настоящих форм преодоления и выхода. Это почти безнадежное дело. Но все остальное просто безнадежно. А вдобавок, еще и унизительно.
31.01.2008 : Суть и муть
Коллизия метода
Говорят, что политическая полемика плохо сочетается с аналитикой. А еще говорят, что в спорах истина не рождается, а гибнет. Тут все зависит от качества спора. Если спор превращается в перебранку, то гибнет все. Ибо перебранка уничтожает суть и взращивает муть. Торпедированная перебранкой суть начинает тонуть в этой самой мути. Торпеды перебранки… Взрывы… Пробоины… Волны мути… Тонущие корабли смысла…
Увы, это не фантасмагория, не плод дурного сна, а опасная и реальная тенденция. Причем тенденция стремительно нарастающая. Таковым это видится лично мне. И я хотел бы передать другим это свое – поверьте, отнюдь не алармистское – видение российской реальности.
Но есть перебранка, а есть полемика. Если, опасаясь мути, порождаемой перебранкой, отменить полемику как таковую, то суть окажется тоже отмененной. Иначе, чем при перебранке, но со сходным смысловым результатом.
Диалогичность – неизмымаемое слагаемое любого гуманитарного научного изыскания. Можно, конечно, свести ее к нулю. Но тогда изыскание превратится в изложение. А это весьма прискорбная метаморфоза. Так обстоит дело даже в случае строгой гуманитарной науки. Стократ прискорбнее будет обстоять дело, если изъять диалогичность и полемичность из политологии. Ибо политология – не вполне наука. Делая столь сильное утверждение, я должен уточнить, что имею в виду.
Начну с того, что я не имею в виду. Я не имею в виду, что политология должна быть деинтеллектуализирована в связи с упрощенностью тех ситуаций, с которыми она сталкивается. Я, напротив, убежден, что политология сталкивается с невероятно сложными ситуациями. Что она катастрофически не соответствует этой сложности. И что ее интеллектуализм необходимо стремительно наращивать.
Но это другой, ненаучный, интеллектуализм. Если я скажу, что он не академический, то читатель с облегчением вздохнет и согласится. Но я не хочу так успокаивать читателя, потому что альтернативой академической научности является прикладная научность. И сказав, что политология – это интеллектуализм без академичности, я могу быть понят так, будто ратую за прикладной научный интеллектуализм. Что исказит суть коллизии. Потому что политологический интеллектуализм радикально отличается и от фундаментальной (академической) науки, и от науки, так сказать, прикладной.
То есть политологический интеллектуализм – вообще не вполне научный. Такое утверждение гораздо более эксцентрично, а значит менее респектабельно. Но я не гонюсь за респектабельностью ради респектабельности (как, впрочем, и за эксцентрикой ради эксцентрики).
Я всего лишь хочу предельно точно выразить существо этой самой "коллизии метода". Существо же это выходит за рамки политологии. Оно адресует к природе самой политики.