Содержательное единство 2001-2006 - Кургинян Сергей Ервандович. Страница 130

2) Когда я говорю о том, что нельзя кричать, я имею в виду аксиоматичность этого образа пропасти. Нельзя этот образ пропасти декларативно превращать в аксиому. Нельзя им оперировать как несомненностью. Не потому нельзя, что нет пропасти и нет падения в нее. А потому, что оперирование образом пропасти как несомненностью – девальвирует этот образ. Лишает его мобилизующей силы.

Этот образ, по сути, представляет собой один из самых заезженных штампов газеты "Завтра". Господин Веллер запоздало встает в этот строй. И дело даже не в том, что запоздало, поскольку я убежден, что он делает это искренне. Дело в том, что аксиоматичность образа пропасти – это удел определенной политической субкультуры. Очень замкнутой и, по сути, нерасширяемой. Для других субкультур столь же аксиоматично, что пропасти нет, а есть, наоборот, национальное возрождение или что-нибудь в этом роде. Употребление образа пропасти как аксиомы закрепляет эту разобщенность имеющихся российских субкультур. И не позволяет состояться ничему из того, что входит в понятие мобилизации.

Для того, чтобы разорвать замкнутость имеющихся субкультур и образовать единую национальную политическую культуру с единым пониманием случившегося, – нужно очень сильнодействующее средство. А именно – общенациональная политическая дискуссия, закрепляющая общенациональную же повестку дня. В рамках этой дискуссии те, кто убежден в крайнем неблагополучии наличествующего и будущего, в несовместимости этого всего с жизнью страны, – должны разгромить наголову своих оппонентов. Или же оказаться потерпевшими фиаско.

Только после этого что-то станет возможным. А сама нацеленность на дискуссию предполагает не крик, не аксиоматизацию, а аргументы и проблематизацию. Этого, кстати, и боятся. Крика не боятся ничуть. Ибо крик не разрушает статус-кво, а закрепляет его, что некоторым только и нужно.

3) Лично я убежден в крайнем неблагополучии всего, что грядет и наличествует. Я просто не хочу превращать подобное убеждение в тупиковую субкультуру. И считаю все, что работает на подобное превращение, крайне опасным.

4) Теперь моя главная позиция (которая была четко высказана и не получила вообще никакого отражения). Предположим, что пропасть. Тупик. Или, как я говорю, крайнее неблагополучие, чреватое летальным исходом.

Предположим, что мы это доказали. Что важно тогда? Важно, чтобы кто-то за это ответил. Пропасть – это не хухры-мухры. В пропасть просто так не падают. В пропасть кто-то затащил, кто-то туда толкает, кто-то чего-то не делает, чтобы туда не свалиться. Это не шутки, не повод для восклицания. Это повод для очень серьезных действий. За пропасть должны ответить – если эта пропасть действительно есть.

В противном случае это – шоу на тему пропасти. Соедините субкультурность и шоу. Что вы получите? Пиар. Уже допиарились, хватит. Стране необходима серьезность – это даже более важное лекарство, чем диктатура. По крайней мере, без серьезности все остальное просто немыслимо. Без основательности, без иного тона, иной семантики.

О таких вещах, как пропасть, нужно говорить без забалтывания, которое угрожает всему. В том числе и прежде всего, без эмоционального алармизма.

Грубо говоря, это как с мальчиком, который кричал "волки, волки", а когда волки действительно пришли, ему никто не поверил.

5) Эмоциональный аллармизм, субкультура крика о пропасти (не преодолевшая свои железобетонные субкультурные рамки и не превратившаяся в культуру), шоу-риторика… Искренность тут совершенно ничего не означает – искренность может с этим соседствовать; я говорю о стиле, жанре, контексте и семантической эффективности…

Итак, что это все такое вместе? Это путь к пиару на тему о пропасти. Это уход от идеологии в пиар (брачная ночь, невеста спрашивает жениха:"Скажи, ты меня действительно любишь, или это пиар?"). А что такое пиар на тему о пропасти? Это не инструмент спасения, а инструмент гибели. Это превращенная форма намерения (вновь – я в данном случае уверен, что абсолютно искреннего намерения).

А что есть такая превращенная форма? Это политическая предвыборная реклама с использованием образа пропасти. Образ берется у крайней патриотики и потом задействуется более широко. Вася говорит, что Петя пихнул страну в пропасть, и потому надо выбрать Васю. Петя говорит, что Вася пихнул страну в пропасть, и потому надо выбрать Петю. Потом Вася с Петей обнимаются, и пропасть исчезает с экранов и газетных полос. Вопрос, исчезает ли она из нашей реальности? Я-то убежден, что не исчезает! И потому настаиваю на другой интонационно-содержательной парадигме дискуссии.

Герой Достоевского по этому поводу говорил: "Бросьте ваш тон и возьмите человеческий". Убеждать надо Россию, убеждать, а не запугивать. Сосредотачивать надо ее, а не взвинчивать. Соединять с реальностью (что крайне сложно), а не накачивать виртуальностью (успокаивающей, запугивающей, любой). Профессионализировать, наконец. А не наращивать обратное (дилетантство как способ мыслить и чувствовать). Это очень важно. Это, может быть, важнее всего.

6) А потому от пропасти перехожу к диктатуре. Диктатура – это очень профессиональная категория.

Чья диктатура? По-марксистски – пролетариата, буржуазии или кого-то еще? Нет "диктатуры вообще" в социально-политическом смысле слова. Есть интересы, есть социальная база. Кстати, об интересах. Может декларироваться спасение страны. А что может быть за фасадом этой декларации (особенно если она абстрактна)? Что там может быть, кроме пиара? Спасение кого-то конкретно, каких-то денег (как сейчас говорят, "бабок"). За фасадом может быть и развал. Диктатура развала – это не фантом, это вполне реальная штука.

Мне скажут: "Не классовая диктатура, не диктатура опорных групп, а национальная диктатура".

Во-первых, это фантом. Нет диктатуры без опорных групп. Общенациональная диктатура – это демократия. С общенационально выбранным лидером, которого поддерживает общенациональное большинство. Для профессионала диктатура означает передачу власти властному меньшинству. Общенациональная диктатура – это чушь, потому что тогда надо предположить, что нация – это меньшинство. А кто тогда большинство?

Диктатура – это когда меньшинство начинает говорить от лица нации. Но это штука очень опасная. И тогда хотя бы надо знать, что меньшинство говорит от этого лица. Конкретно – без эмоций общего типа (политики вообще без эмоций – не бывает).

Меньшинство может выражать миссию, проект, дух истории. Но не нацию как данность. Нация выражает саму себя через общенациональные демократические выборы. Она для этого и конституирована как нация со времен Великой французской революции, когда она и была политически предъявлена на основе неких предыдущих идей и социальных намерений (совокупного Просвещения, проекта "Модерн" и так далее).

Во-вторых, существуя только как субъект модернизации, нация не существует вообще за рамками данной модернизации (проекта "Модерн"). Этот проект под угрозой. Многие его основания разрушены. Наступает сокрушительная глобализация. Прежде всего, глобализация капитала. Всему этому национальное не нужно вообще. Почитайте Киссинджера по поводу кризиса Вестфальской системы! Это можно ненавидеть, отрицать, но это нельзя игнорировать.

В этих условиях некое единство, условно называемое "национальным", по существу является не национальным, а проектным. Нельзя спасти нацию в условиях глобализации. Можно глобализацию повернуть в другую сторону – или подчиниться ее нынешнему течению.

Россия это инстинктивно уловила. Коммунистический проект был глобальной альтернативой той глобализации, которая вытекает из Модерна и отрицает его. В этом смысле коммунисты были альтернативным ресурсом западной цивилизации, альтернативным потенциалом того высокого духа Просвещения, который породил в качестве одной из своих форм Модерн. Коммунизм был другой формой того же духа. Убив коммунизм (СССР), Запад совершил страшное преступление по отношению к собственным (а не чужим ему) основаниям. Но произошло то, что произошло.