Немецкая карта - Комосса Герд-Хельмут. Страница 52

В круг должностных обязанностей начальника разведки, естественно, входило сотрудничество с союзническими и дружественными народами. Не иначе обстояло дело и с Австрией, несмотря на то что эта прекрасная, роскошная, благословенная страна и приняла статус нейтралитета на все времена. Впрочем, нейтралитет этот продержался не слишком долго. Требовалось особое искусство сотрудничества разведслужб, чтобы ни у кого и мысли не могло зародиться, что немецкая и австрийская контрразведки обмениваются информацией.

Справедливости ради следует отметить, что это совсем иное дело, чем совместная работа немецкой и британской спецслужб. Как только речь заходила о делах разведки, англичане, совершенно не понимая, о чем речь, устремляли взоры куда–то в простирающийся ландшафт. О! А что, в самом деле существуют британские разведслужбы?

У австрийцев все было не так. У Австрии была компактная разведка во главе с генералом, который все знал, все умел и ничего не рассказывал. Так мой первый официальный визит к австрийскому партнеру оказался исключительно приятным. Я намеревался обсудить как можно больше проблем, для чего и изготовил целый ворох записочек для памяти. Но мой австрийский коллега сразу же после приветствия предложил использовать мои три дня для знакомства с Веной. Может быть, память мне изменяет, но мне кажется, что я тогда так и не нашел время для обсуждения профессиональных вопросов.

Было общеизвестно, что МАД не вела оперативной работы в Австрии, не имела на это права, а когда однажды такое все же случилось, она немедленно принесла свои извинения за эту оплошность. Вечер первого дня моей командировки завершился поздно за распитием молодого вина.

Столько нужно было увидеть и столько деликатесов перепробовать! Конечно, мясное ассорти на вертеле от Захера, и знаменитые захеровские пирожные, и много всего прочего, вкусного и замечательного. А придворная испанская школа верховой езды! А дворец Шёнбрунн, а парламент! Ну как, позвольте вас спросить, при такой программе можно выкроить время для серьезных разговоров о разведывательных операциях? Сами эти операции отошли куда–то на задний план, в далекое прошлое… Но впечатление о невероятно симпатичном народе навсегда запало в душу официального визитера. О ты, счастливая Австрия!

Усаживаясь по завершении командировки в свою служебную машину и прощаясь с генералом Б., я твердо знал, что в Вене у меня появился очень симпатичный друг. Наши последующие встречи были примерно в том же роде, став по- дружески непритязательной повседневностью. А когда однажды оперативное сотрудничество столкнулось с трудностями, то и это прошло без сучка, без задоринки, незамеченным средствами массовой информации. Мы обменялись нашими секретными телефонами и псевдонимами, так что достаточно было звонка для выяснения важных для операции вещей. Если на свет выплывала все же какая–то секретная операция,то мы торжественно заявляли, что едва знакомы друг с другом. Если же это была односторонняя операция, — что всегда может случиться — то она проводилась без ведома руководителей, и они немедленно приносили свои извинения за своеволие подчиненных.

Немецкая карта

После Байройта я дважды побывал в Зальцбурге. Может быть, чтобы восстановить душевное равновесие после вагнеровского фестиваля? Меня влекла туда опера Моцарта «Все они таковы». Сначала несколько отпускных дней я вместе с семьей провел на берегу озера Вагингер. А затем провел уик–энд у моего приятеля Р. во Фрайлассинге, с тем чтобы оттуда отправиться на машине в Зальцбург. Отправились мы на двух машинах, впереди Р., за ним, несколько отставая, я. Зальцбург — это всем впечатлениям впечатление! Чего стоит постановка оперы Моцарта под открытым небом, в потрясающих естественных кулисах! Но не менее ярко и навсегда в моей памяти останется поездка в автомобиле через Гуггенталь на гору Гайсберг. Горы производили колоссальное впечатление своим мощным величием и красотой, тем не менее эта поездка осталась в памяти сына равнин сплошным кошмаром. До нее я немало поездил по Австрии, через ее горы и долы, мимо отвесных скал; много раз любовался я по пути из Зеефельда к Мезерскому озеру видом на Цирль и лежащий за ним Инсбрук, но поездка на Гайсберг оказалась тем еще приключением. Крутейший подъем, все время у самой правой кромки дороги. Но когда я наконец оказался там, на самой вершине, и окидывал взглядом раскинувшийся подо мной город, я позабыл все муки пути и мог только благодарить Господа за наслаждение этой панорамой, за этот миг.

Поездка в Зальцбург имела и еще одну цель. Мой приятель Р. организовал встречу с одним, как он сказал, старым русским приятелем. Его зовут Грегор, и он имеет отношение к советскому посольству в Вене. Или консульству? Он этого точно не знает. Не может он мне и определенно сказать, чем он там занимается. Может быть, он имеет отношение к экономике. А может быть, и к культуре, он необыкновенно интересуется австрийской культурой, постоянно бывает на зальцбургских фестивалях и превосходно владеет немецким. Ладно, посмотрим. Если русский дипломат интересуется культурой, то скорее всего сфера его подлинных интересов должна лежать достаточно далеко от нее. В ресторане при первом же взгляде на «старого знакомого из Фрайлассинга» выяснилось, что это скорее мой старый друг, чем Р.

Грегору не было нужды показывать свой паспорт, так как он наверняка был на чужое имя, как и мой собственный, если я по делам службы находился в Австрии. За несколько лет до этого Грегор был не Грегором, а Олегом К., и, как помнит благосклонный читатель, гостил он у меня в Гельзенкирхене. И Олег К. не был дезертировавшим из Советской армии капитаном, а ко времени нашей встречи в Зальцбурге был по меньшей мере полковником. Был ли он Олегом К., Грегором или еще кем–то? Кто это может знать? Среди моих приятелей тех лет было немало таких, чьи имена не имело смысла запоминать — они наверняка были вымышленными. И тогда, когда я впервые повстречался с этим человеком, он интересовался не столько культурой, сколько политикой. В то время он выступал в Федеративной Республике с лекциями для немцев о советском коммунизме. В войну он якобы оказался в плену у немцев и осознал всю ошибочность большевизма. Вся история показалась мне весьма странной: знакомство, затем исчезновение на годы из поля зрения и снова случайная (?) встреча, а за ней ничего.

Прощаясь, Грегор сказал: «…мы противники, но вы мне как–то симпатичны». В этой связи мне вспомнилась партия в карты с моими американскими и французскими друзьями в Мангейм—Зеккенхайме. Были ли мы друзьями? Или даже товарищами по оружию? Я никогда бы не смог пристрелить фронтового друга, ни за что на свете. А Боб Данн, тогдашний мой товарищ, думал совсем иначе. Если бы на то был приказ,то он бы меня расстрелял, не мешкая ни секунды, гак сказал он сам. И я действительно в этом не сомневался. Это стало для меня уроком, толчком к долгим размышлениям. Приказ и повиновение — вот ключевые понятия.

Когда в марте 1945  г. на пустоши Тухель на моих глазах два служащих полевой жандармерии вздернули без всякого разбирательства фельдфебеля с рыцарским крестом под полевой курткой, дрогнувшего перед атакой русских, повесив его на придорожном дереве менее чем в ста метрах от моего наблюдательного пункта, тогда и рухнула во мне вера в заповедь боевого братства, в правосудие и справедливость. Ну нельзя же было просто так повесить солдата, отмеченного столь высокой боевой наградой! Заметив у него еще какие–то признаки жизни, жандармы вынули его из петли, заставили его сделать несколько шагов и пристрелили. Как было это пережить 20–летнему солдату?!

Но всякие дальнейшие размышления были тут же вытеснены тем, что происходило прямо перед нашими позициями. Всего в каких–нибудь 300 метрах вверх по холму медленно ползли три русских танка Т-34, очень неспешно. Стволы их орудий поворачивались слева направо и снова налево в поисках цели. Времени на размышления о справедливости и законности не оставалось. Надо было отступать. И мы отступили не менее поспешно, чем кавалер ордена рыцарского креста. Полевую жандармерию было уже не видать. А чуть поодаль лежал в снегу немецкий солдат, незадолго до того верно и мужественно исполнявший свой долг. «Что напишет ротный его родственникам?» — думал я. В местной газете, наверное, появится траурное извещение: «В тяжелом оборонительном бою на Тухельской пустоши пал за фюрера, народ и отечество обер- фельдфебель  X.» В то время смерть звала каждого из нас. И многие повиновались ее призыву, уходя один за другим. И сегодня по ночам я еще слышу этот клич, призыв к «каждому», с раскатистым эхом. Каждый! Каждый! И каждый должен был на него откликаться. День за днем! Что же это за солдатское братство, когда по приказу расстреливают боевого товарища?