Немецкая карта - Комосса Герд-Хельмут. Страница 54

В последнее время Россия пытается протиснуться и в крупный европейский концерн по производству вооружений EADS. Если это удастся, русских можно будет поздравить с удачным «гешефтом». Разве в Западной Европе позабыли, что EADS не просто крупный концерн вооружений, но и особенно масштабно сотрудничает в том, что военные стратеги в свое время окрестили стратегической оборонной инициативой (СОИ), т.  е. в развертывании космического оборонительного щита? Ведь это настоящий прорыв в совершенно новые, глобальные масштабы оборонительной политики. И нет второй такой фирмы, кроме EADS, которая столь интенсивно работала бы над программой «звездных войн».

Президент США и Генеральный секретарь Михаил Горбачев подписали 21  ноября 1985  г. на саммите в Женеве, 22 года тому назад, заявление, в котором оба государственных деятеля провозгласили своей целью «…воспрепятствовать гонке вооружений в космосе и положить ей конец на Земле, а также ограничить потенциал ядерных вооружений и их количество».

Для России не может быть сегодня на Западе более привлекательного проекта!

Германия и Россия — вот тема, которая должная нас занимать гораздо больше сейчас, чем в недавнем прошлом. Проблема эта затрагивает не только немцев, но и всю Европу, и довольно непосредственно.

Сотрудничество под скрещенными знаменами

Взаимодействие с французскими вооруженными силами было совершенно лишено каких–либо трений. Генералы обеих армий относились друг к другу с обоюдным уважением, Можно утверждать, что сотрудничество во всех областях было особенно доверительным. Отношения с французами (в отличие от отношений с американцами, канадцами и британцами) хотя и совершенно незначительно, но все же затруднялись обоюдной слабостью знания языка. Лишь ничтожно малый процент выпускников Военной командной академии в Гамбурге выбирал в качестве изучаемого языка французский. Большинство делало выбор в пользу английского. Но желание сотрудничества с французами было очень сильным.

Еще будучи командиром 12–й танковой дивизии, я приложил немало усилий для углубления сотрудничества и заложил основы официального партнерства с 5–й танковой дивизией. Сотрудничество было закреплено после совместных полевых учений построением обеих частей и речами командиров. Когда я вышел вперед, по колонне пробежал гул: порыв ветра всколыхнул и переплел наши национальные флаги. Это было всеми воспринято как своего рода символ. Это парадное построение после совместных учений было и впрямь символом нашей сплоченности. Мы присягали братству по оружию и скрепляли его.

В дальнейшем прошло много встреч, прежде всего на батальонном уровне. Обмен идеями между командующим территориальной группой войск «Юг» и верховным командующим французскими вооруженными силами в Германии, одновременно командовавшим и их 1–й армией, не превратился во что–то повседневное и рутинное, но с обеих сторон стал гораздо более интенсивным.

В связи с визитом в Бонн начальника французского генштаба и его встречей с генеральным инспектором бундесвера генералом де Мезьером я вписал в памятку последнего для беседы требование «привилегированных отношений» между вооруженными силами обеих стран. И меня очень порадовало, что канцлер Хельмут Коль впоследствии перенял эту формулу и возвысил ее до постулата.

Примеру, поданному тогда в Гейдельберге частями территориальной группы «Юг», последовали нижестоящие командиры. Всегда особенно сердечно проходили встречи в Страсбурге, в 1–й французской армии. Тем не менее существовал один пункт, на котором дальнейший разговор всегда пресекался. Это было неоднократно высказанное мной пожелание согласовать с моим французским партнером вопросы применения ядерного оружия в моем секторе ответственности. Я находил просто невыносимым, что внутри союза НАТО определенный элемент боевых действий не мог стать предметом обсуждения двумя военачальниками высокого ранга. Всякий раз моя попытка заговорить при встрече на эту тему пресекалась замечанием с французской стороны: «Это вопрос политический. И обсуждать его надлежит не солдатам, а в Париже и Бонне». О французскую стойкость расшибались остатки моего восточнопрусского упрямства. Конечно, у меня было общее представление о потенциале французского ядерного оружия. Знал я и самое для меня важное: радиус полета ракет средней дальности покрывал южный регион Федеративной Республики, а именно он и был сектором моей ответственности.

Когда в Страсбурге я прощался по случаю моего убытия на новую должность и после особо торжественной (во французском духе) церемонии мы с французским генералом де Л. уединились за чашечкой кофе от наших делегаций, я с легкой улыбкой заметил, что так и не утратил интереса к французским ядерным планам. И генерал не может этого не понимать.

Он понял. Последовавший за этим разговор над картой Центральной и Южной Европы я не могу расценить иначе, как знак огромного доверия. Теперь я был в курсе. Но и по сей день на моих глазах и моих губах печать. Впрочем, в Бонне интерес к национальному французскому ядерному планированию был не столь велик, как могло бы быть полезным.

Мои проводы в Страсбурге прошли с церемониальной пышностью, как если бы я был немецким верховным главнокомандующим в ранге «четырехзвездного» генерала. Французы все никак не могли взять в толк, насколько скромно звание соответствующего им по должности немецкого военачальника. Они и представить себе не могли, чтобы партнером по переговорам с их «пятизвездным» генералом мог быть генерал «двухзвездный». Они этого просто не понимали. И выправить этот недостаток высшие военачальники старались этикетом, обращаясь с немецкими сотоварищами, как если бы они были равны по званию.

Первые шаги к примирению — новое начало и новые аспекты

Два года на русском фронте, хотя и с двумя краткими перерывами для продолжения военного образования, оставили по себе глубокую память. Плюс четыре года плена — настоящая школа войны для солдата, едва достигшего 20–летнего возраста. Прежде всего необходимо было избавиться от искаженного образа русского человека, навязанного солдату вермахта. Это же относилось в равной мере и к образу немца, каким его рисовало русским людям их начальство. Впечатления молодого солдата 20–25 лет глубоко врезались в его сознание и уже не отпускали на протяжении всей жизни. Вот и сейчас, через десятилетия, во мне оживают встречи с такими русскими, как Книрков, Болонин, инженер Радченко и Павлюченко.

Эти русские всплывают из глубин памяти и не хотят меня оставить. Уж очень глубоко врезалось в сознание все пережитое на фронте и в плену. Его следы остались и в подсознании.

Разговор с генералом Книрковым вдруг как–то сразу стал политическим. Сначала он очень темпераментно посетовал, что федеральный канцлер все еще не ответил на недавнее письмо Председателя Президиума Верховного Совета, хотя оно уже недели три как лежит на его столе. Это просто неслыханно и совершенно не соответствует дипломатическим стандартам. Может ли он сообщить в Москву, что ответ последует скоро? Мой собеседник меня заинтересовал и не только в служебном плане.

Довольно быстро я заметил, что военные атташе США, Англии и Франции отнюдь не случайно начали ходить вокруг нас. Я услышал, как американец шепнул англичанину: «Они говорят по–русски, ничего не понятно. А вы что–то улавливаете?» И в самом деле, беседа с генералом Книрко- вым уже растянулась более чем на сорок минут, и это бросалось в глаза.

Вдруг Книрков совершенно неожиданно задает мне вопрос: «А ведь то письмо в 1953  г. вы не просто так сами написали, верно?» «Какое письмо?» — вопросом на вопрос ответил я, напряженно соображая, что генералу вообще может быть известно о том письме. Я действительно написал после смерти Сталина письмо на русском языке на имя тогдашнего Председателя Президиума Верховного Совета Булганина. В июле 1953  г., пока еще не распалась «тройка» Булганин — Хрущев — Маленков, я в подробном письме предлагал открыть новую после опустошительной войны главу в германосоветских отношениях. Настало время, рассуждал я, установить дипломатические отношения между Советским Союзом и Федеративной Республикой Германией, а Советскому Союзу пора отпустить на родину немецких военнопленных. Возможно даже установление дружеских отношений. Как известно, некоторое время спустя из Москвы поступило приглашение канцлеру Конраду Аденауэру посетить столицу СССР для переговоров о восстановлении дипломатических отношений.