В Хангай за огненным камнем - Липовский Юрий Олегович. Страница 29

Значит, есть все предпосылки для открытия в зоне Шаварын-гольского разлома нового некка! Но будет ли в нем найден пироп?

И здесь последнее слово сказал Намсарай! Все девять проб у него оказались удачными — недаром девятка у монголов — самое счастливое число. Забыв обо всем, мы сгрудились возле отмытых шлихов, торопясь разглядеть их в последних лучах заходящего дневного светила.

Под увеличительным стеклом лупы проплывали зеленые россыпи хризолита, среди которых горели крохотными огоньками «знаки» оранжево-красного граната. Неужели пироп? Это предстояло проверить в лаборатории. Желанная ниточка была найдена: и Шаварын-гольский разлом, и породы, принадлежащие пока неведомому вулканическому жерлу, и хризолит в шлихах, и в конечном итоге гранат, предположительно пироп. «Может, стоит потянуть за эту нить сейчас, когда мы так близки к открытию?», — подумал я. И словно читая мои мысли, Тумур сказал: «Не спеши, когда цель намечена».

Он был прав — перспективная площадь для постановки поисковых работ была найдена, и можно было возвращаться к своим. Оставалось заехать на обратном пути к сказителю Дашцэрэну, чтобы услышать от него легенду об огненном камне.

Глава пятая

СОКРОВИЩА ШАВАРЫН-ЦАРАМА

Легенда об огненном камне

Старый сказитель Дашцэрэн-гуай неподвижно сидел посредине юрты, подобрав под себя ноги и покорно сложив руки на коленях, точь-в-точь как бронзовый Будда, восседавший неподалеку на маленьком столике — ширээ. Темное, как мореный дуб, лицо старика с густой паутиной глубоких, о многом говорящих морщин казалось непроницаемым. Глаза его в темных глубоко запавших глазницах были закрыты отвисшими, чуть подрагивающими веками с надвинутыми на них косматыми дугами сизых бровей. Похоже, что, уподобясь будде, он углубился в самого себя, полностью отрешившись от внешнего мира. А возможно старик просто дремал в столь непривычной для наших глаз позе. Так или иначе, но мы терпеливо ожидали его пробуждения и неспеша потягивали прохладный бодрящий монгольский кумыс — айраг. Незаметно сгущались сумерки. Из открытой двери юрты тянуло речной сыростью и зыбкой вечерней прохладой. Жена сказителя — маленькая согбенная Дулма — тихо проскользнула из женской половины юрты в открытую дверь и вскоре вернулась с корзиной, полной аргала. [49] Она опустила корзину возле железной печки с длинной трубой, уходящей в тоно, [50] и стала разжигать огонь в очаге. Брошенный в печку, аргал, иссушенный солнцем и хангайскими ветрами, вспыхнул ярким оранжево-красным пламенем, осветив на миг окружающие предметы. И от струящегося света зажженного огня, жадно лизавшего своими языками аргал, старик вздохнул и разлепил веки. Не меняя позы,

он неторопливо достал длинную монгольскую трубку — ганц — с мундшутоком из серо-белого камня. Это был уже знакомый нам белый нефрит, камень спокойствия. Старик к сам был олицетворением традиционного монгольского спокойствия. Не обращая на нас никакого внимания, он медленно набил трубку душистым табаком — дунцом, достал из своего голубого дэла спички, слегка прокашлялся перед затяжкой и, наконец, испустил первый клубок сизого дыма. Только после этого он обратил свой взор на нас, медленно разглядывая каждого темневшими в глубоких впадинах большими, слегка раскосыми глазами.

— Я рад видеть в своей юрте дорогих гостей из самого Улан-Батора и с ними посланца нашего Великого северного брата, — медленно изрек Дашцэрэн-гуай тихим, глуховатым голосом.

Намсарай, сидя со мной рядом, так же тихо переводил мне, стараясь не упустить ни единого слова.

— Дальний гость, — продолжал хозяин, посасывая трубку, — самый редкий в наших кочевьях, а потому и самый желанный. — Дашцэрэн помолчал, задумчиво глядя на пылающую жаром печку, а затем продолжал. — Слышал я, что пришли вы в Хангай за огненным камнем. Многим хотелось обладать им. Многие смелые люди искали этот священный камень, в котором навеки застыл подземный огонь наших гор. Только никто у нас так и не увидел его. А огненный камень есть! И есть сокровенное сказание о нем. Его бережно хранили и передавали из поколения в поколение, не давая ему затухнуть, как огню в очаге.

— Давно это было, — начал свой рассказ Дашцэрэн. — Так давно, что древние обитатели Хангая еще не знали огня. Они ели сырое мясо, ходили в звериных шкурах и, как звери, боялись друг друга. Но вот однажды пробудилась от вечного сна Земля. Зарычала она, как тысяча драконов, и пришла вся в невообразимое движение. Из разверзшихся гор с ужасным грохотом и ревом вырвалась огромная туча из раскаленных камней и взметнулась высоко-высоко, до самых небес. Она заслонила собой солнце, и Землю окутала кромешная тьма. Люди, объятые ужасом, бросились прочь, пытаясь спастись от низвергавшегося с неба раскаленного каменного дождя. Но тут на них обрушилось самое страшное. Из огромных тогоо в горах выплеснулась кипящая черная смола. Бурным потоком устремилась она вниз, затопляя на своем пути цветущие склоны, леса, настигая бегущих людей и животных. Реки вскипели и испарились, а кипящая смола в их ложе застыла, превратившись в черный камень. Да-а, многим суждено было погибнуть тогда, уцелели немногие обитатели здешних мест. Но не погибла все же жизнь в Хангае! Успокоилась разгневанная Земля, утихли дьявольские тогоо, перестав изрыгать из своей пасти кипящую смолу. Снова заголубело небо, зазеленели черные скалы, а высохшие русла стали наполняться живой водой. Вернулись на прежние места звери и птицы, уцелевшие люди опять стали заниматься охотой. Только никто из них не смел подняться в горы, дабы не навлечь на себя гнев лусов — горных духов. Но вот однажды один из охотников, преследуя оленя, попал в места, где синие горы Хангая сливаются с синим небом, и, заглянув в пасть земного котла — тогоо, увидел его — Священный огонь. Это был мирный огонь, огонь наших очагов, и возле него сидели лусы, грелись и ели поджаренное на вертелах мясо оленя. Охотник был потрясен. Слившись со скалой, он смотрел на огонь не в силах оторвать от него взора, пока на горы не опустилась тьма. А огонь все горел, горел все ярче, и тепло его пламени достигло, наконец, завороженного охотника и согрело его. Придя в себя, стараясь остаться незамеченным, он поспешил обратно и, вернувшись, поведал обо всем увиденном людям своего племени. И решили люди похитить у лусов огонь. А чтобы сделать это незаметно, решили послать за огнем ёола [51] — самую сильную и гордую птицу, поднимающуюся до самых небес. Но потом передумали и решили послать за огнем маленькую, не такую заметную, но быструю и ловкую хараацай. — Старик сделал паузу, а Намсарай, старательно переводивший его рассказ, зашептал: «Забыл как по-русски называется эта птица, еще песня про нее сложена».

— Может, чайка?

— Нет, другая. Ладно, потом вспомню, — смущенно улыбнулся он и снова, сосредоточившись, вернулся к роли переводчика.

— Так вот, полетела хараацай, — продолжал Дашцэрэн-гуай, — к тому месту, где горел Священный огонь, незаметно подобралась к костру, возле которого дремали лусы, и выхватила из него маленький горящий уголек. Но в последний момент один из лусов проснулся и схватил ее за хвост. Только вывернулась ловкая птица, оставив кусочек своего хвоста у луса, и, крепко держа уголек в своем клюве, улетела. Прилетев к людям, хараацай бросила уголек на землю. Задымилась земля от того уголька, и родился Великий огонь, согревший всех людей, собравший всех вместе и сделавший их по-настоящему людьми. А у хараацай, давшей людям огонь, на память о славном деянии осталась отметина — вырез на черненьком хвосте. С тех пор считают ее у нас священной птицей, и ни один охотник никогда не тронул ее, ибо это недостойно человека. — Дашцэрэн-гуай вдруг замолчал и снова устремил свой взор на горящий очаг.