Как будут без нас одиноки вершины - Кавуненко Владимир Дмитриевич. Страница 17

Сразу после восхождения возникло желание сделать что-нибудь ещё, и мы пошли с Володей Башкировым вдвоем на красивую гору, через перевал. Решили назвать вершину «Пиком Восьми». Она выше пятой категории трудности, ближе к «шестёрке». Мы постоянно менялись ведущими, и я ещё раз убедился, уже окончательно, что его работа — это высший класс. Раз он застрял при прохождении карниза лазанием. До этого мне не приходилось смотреть за впереди-идущим. Поверь — это для меня хуже, чем самому идти первым. Я гляжу, он висит на этом карнизе. Подсказывать в таких случаях нет смысла. Висел он минуты две и на руках вышел оттуда. После этого восхождения я с большим удовольствием передал капитанский жезл Башкирову, как капитану спартаковской команды. Володя стал командовать на всех наших восхождениях на первенство Союза, а я уже ходил, как играющий тренер.

В 78-м году я впервые попал в Саяны. Всегда мечтал о новых местах, и практически каждый год мне в этом везло. Приехали в Иркутск и 400 километров по тракту. Был май. У иркутских альпинистов плановые восхождения. Успели мы сходить на пик «Динозавр» третьей категории трудности. Предстояло пройти несколько новых маршрутов и классифицировать их. Они меня пригласили как члена комиссии по аттестации. Высоты небольшие, за 2000 с лишним. Перепады стен 300—400 метров, снежники, ледников практически нет.

Я собирался уже на выход, стоял уже с рюкзаком и тут подбегает ко мне парень и сообщает страшное известие — у меня умер отец.

Естественно, сборы были не долги, собрался за 10 минут. Приехал в Иркутск — Москва не принимает, полетел в Харьков, в Одессу попал с сильным опозданием, думал уже похоронили, и ехал из-за матери. Когда же я добрался до Одессы, отец лежал ещё дома. На что я уже и не надеялся. Звонил по дороге изо всех точек, где был телефон, звонил в Одессу, сообщал о своём местонахождении. И тогда мать решила меня ждать. Успел попрощаться с отцом. Так закончился май и вскоре я уже был на Памире.

Когда мы ехали под пик Лукницкого, с дороги, с Памирского тракта, увидели сказочной красоты вершину. Глаз у нас загорелся. В том углу ещё никто не был, хотя от дороги подход небольшой. Мы отсняли вершину и заявили её на первенство Союза 78-го.

Были сложности с подходом под стену. Ледник разорван, много трещин, поворотов, перегибов. Не сразу начали работу на стене. Здесь Башкиров получил первую свою травму. Обработали мы большую часть стены. На плече вершины у нас ночёвка, абсолютно безопасная. И ночью скатился камень, перекатился через Башкирова и травмировал ему голову. Потеря сознания, сотрясение мозга. Кстати, у Башкирова очень интересно организм реагирует на травмы, он моментально отключается, сознание полностью вырубается. Оказали ему доврачебную помощь (довольно много шло крови) и как только начало светать стали спускаться вниз. Доставили в Хорог, положили в больницу и через день вышли на стену. Володя отлежал в госпитале день и убежал без разрешения. Все его искали, в том числе и пограничники.

Стену мы прошли, и я предложил назвать гору «Пик отцов». Никто не возражал.

— Володя, расскажи, с чего ты начинал в «Спартаке»?

— Начало было сложное. Лидер «Спартака», известный альпинист, заслуженный мастер спорта Абалаков В. М. и ещё ряд «китов»: Кизель В. А., Ануфриков М. И., Аркин Я. Г., Боровиков A. M., Филимонов Л. Н., тоже заслуженные мастера спорта, чемпионы страны. И вдруг, какой-то хохол просто мастер спорта свалился им, как снег на голову. С Абалаковым у меня отношения не сложились, хотя он и включал меня в основной состав на пике Коммунизма по Южной стене, правда, это неудачная попытка 1962 года.

Я активно взялся за работу с молодежью. Задела фактически никакого не было. У Олега Абалакова — 2-й разряд, у Балашова Шуры тоже, у Шатаева Володи — 3-й и т. д. Ходили мы много и через три года команда наша созрела до первенства Союза. Потом пошла вторая заявка, а на третьей я понял, что мы не готовим себе смену. Ходили мы жёстко, с короткой командой, заявлялись на Союз. Я подумал, что наша команда может провалиться, как это было уже с другими. Я стал запрашивать маленькие справки из альплагерей, куда мы ежегодно отправляли 200—300 новичков и разрядников, о перспективных ребятах. Кстати, о Башкирове я узнал именно по такой справке-характеристике из Узункола, где он был по обычной путёвке. По таким же характеристикам я узнал и о Коровкине и о Иванове. Стал обращать на них внимание, следить за их ростом. И когда они выполнили второй разряд, я потихоньку начал включать их в основную команду. Если из трёх-четырёх оставался хотя бы один, то это уже здорово. Вот с помощью такой методы, за время моей работы в «Спартаке», мы подготовили порядка 50 мастеров спорта. Эти люди непосредственно с нами проходили сложные маршруты. Даже когда закончился наш советский альпинизм, ребята эти остались и продолжают наше дело.

Если не растить молодежь, любая команда, какой бы сильной она не считалась, через десять лет прекратит своё существование.

Разные ходили со мной ребята, иногда оригинальные, такие, как Саша Балашов. Этот долго тянул, мы с ним и на пик Коммунизма ходили потом. Лез он хорошо, только воли немножко не хватало. Юмор у него весьма своеобразный. Например, он коверкал слова, бергшрунд он называл «раншлифт». Иногда задавал такие загадки, что вся команда ломала головы, чтобы их разгадать.

Пришёл как-то раз, у него большой фингал под глазом. Я его спрашиваю: «Что, подрался?» «Нет, — говорит, — жена. Ну, прихожу домой под банкой, что-то несу домой. Когда она меня встречает утюгом — это ерунда, я уворачиваюсь, тут она догадалась — пустила в меня пачку пластинок. Что я, жонглёр? Уворачивался, но одна пластинка всё ж зацепила».

Когда подходили к Караколу, выпал град размером с яйцо. Мы успели заскочить под ели. Знаешь тянь-шаньские ели, красавицы, фантастической красоты гигантские стройные ели. Таких больше нигде нет. Шура не успел добежать. А тут паслась кобылица с жеребёнком. Он вытолкнул жеребёнка и залез под кобылицу. Она начинает двигаться и он под ней на четвереньках передвигается. Потом к нам в лагерь пришел 6абай и говорит Шуре: «Кито под кабила сидел?» Никто ничего не понимает, все молчат. «Ты под кабила сидел!» — указывает он на Шуру. «Ты почему жеребёнка выгнал?» Стал его стыдить.

Когда мы возвращались с Каракола, спускались вниз — Мартыновские Аркадий и Юля, Шура и я — началась мерзкая тянь-шаньская погода. Ночь, дождь, мы насквозь промокли. Зашли в какую-то палатку, оказалась ветеринарной. Сидим, не видно ни зги, холод. Аркан вслух мечтает: «Эх, сейчас бы по сто грамм водочки!» Шура кивает головой и говорит: «Были бы деньги». Мартыновский отвечает, что деньги есть, да что толку. «Давай», — говорит Шура и уходит в ночь. Минут через 30—40 возвращается с бутылкой водки и говорит, что на пиво не хватило.

Михаил Хергиани

— 1969 год, год жуткой трагедии для меня. Да, наверное, и для всего советского альпинизма. Гибель Миши Хергиани.

— Чтобы понять это, надо знать, кто такой Михаил Виссарионович Хергиани.

— Ты ведь, Саша, хорошо его знал. Даже книгу о нём написал — «Внизу Сванетия».

— Друзьями были. Я много раз жил в его доме в Местии, почти каждый кавказский сезон приходил туда из Приэльбрусья через перевалы. Один раз даже зимой, с Шалико Маргиани и с Юрой Арутюновым.

Однажды я написал Мише письмо, мол, у тебя теперь есть все титулы и звания, какие существуют в нашем альпинизме, тебя признали альпинистом номер один и ты стал героем. А что дальше? Давай сядем на коней и объедем всю Верхнюю Сванетию. Изучим ее и напишем о ней книгу. И тут же получил ответ от Миши, который я храню.

«Здравствуй, дорогой брат Саша! Ты задумал хорошее дело. Правильно. В спорте всё сделано. Мне надо только снять с Победы и похоронить в Сванетии Илико, больше мне ничего не нужно. На этот год планируется совместное франко-советское восхождение на пик Коммунизма и восхождение сванов на Ушбу. Но как только ты скажешь, что нам пора садиться на коней, я брошу всё и прилечу в Местию».