Стриптиз (СИ) - Бирюк В.. Страница 35

Отмахиваясь от всего окружающего, не видя ничего из-за града летящих из-под копыт ошмётков снега, тщетно разыскивая своих, оставленных на берегу ручья перед штурмом, коней, стаптываемые обезумевшими, испуганными, носящимися по полю плотными массами «осиротевшими» табунами, половцы, кому повезло поймать лошадь и взобраться в седло, нахлёстывали нагайками, пытаясь, в паническом ужасе, в предчувствии смерти со всех сторон, оказаться как можно дальше, выскочить из этой «ловушки для человеков», из «чаши песочных часов».

Ну во-от. Теперь и мне можно.

Типа: победитель — на арену! Оркестр, урежьте туш, пожалуйста.

Тит Лукреций Кар абсолютно прав:

И чего я так переживал? И того боялся, и этого опасался, и из-за хрени всякой нервничал. А оно — вона как получилось, всё путём.

Выдыхай, Ванюша, чаще. Мы ж победили!

Моя свита, которая до этого момента пресекала все мои попытки сесть на коня, недовольно бурча, в лице Ивашки, двинулась со мной.

Осторожненько спустились по той же ложбине, что и Салман своих выводил, выехали на поле…

«О поле, поле…».

Кто ж тебя… так. «Усеял мёртвыми костями».

Да ещё — и пока не мёртвыми.

Зрелище поля средневековой битвы после боя… отвратительно.

Я уже рассказывал об этом. О поле Бряхимовского боя. О своём «Ледовом побоище». Здесь… ещё хуже. Кони. Они плачут. Они кричат от боли. Пытаются подняться, дёргаются, снова падают…

Их — дорезают. Если человека со сломанной ногой можно вылечить, то коня…

Табуны коней без всадников носились по полю. С болтающимися стременами, со сбившимися под брюхо сёдлами, часто — в крови, своей или человеческой, с зацепившейся за узду отрубленной рукой… или одиноким сапогом в стремени… с обезглавленным всадником, вцепившимся намертво мёртвыми уже руками в узду… с одной нижней половиной в штанах и сапогах… с непонятными… просто окровавленный кусок мяса в седле, постепенно сползающий вбок…

Двое моих всадников, из «копейных отроков» медленно проезжают по тому месту, где турма Салмана ударила в толпу половцев, что-то высматривая на земле. Пики подбирают? Вдруг, визжа и вопя, из круговерти коней и снега на них кидается группа в десяток кипчаков.

Парни выдёргивает пару этих «оглобель», торчащих из убитых, разворачиваются, сами поднимают своих коней во встречную атаку. Факеншит! Это ж сопляки, подростки! Противников же — впятеро! Но… как большие.

А сбоку на атакующих половцев налетает ещё один из моих, копейщик без копья. Его конь грудью сбивает кипчака вместе с лошадью, отбрасывает под ноги следующему. Тот тоже падает. Левый получает удар щитом… Странно: у моих — тарчи. Должен крепиться ремнём на шею. А здесь удар… Видно, что тарч, но — как кулачным щитом, «баклером». Здоров удалец. А ещё одного, правого… колющий удар палаша пробивает половца.

Кони проскакиваю мимо друг друга, и я вижу, как глубоко, насквозь, воткнутый клинок, выворачиваясь, рассекает, разрубает тело, опрокидывая назад и вбок верхнюю часть бедняги. Остальные джигиты поворачивают коней. Но всадник кидается на перехват. А с другой стороны налетают отроки. Визжа от восторга и выставив подобранные пики.

— Удар хорош. Как звать удальца?

— Вроде… Брусило. Под личиной не видать.

— Выясни, Ивашко. Потолкуй с ним. За жизнь.

Надо присмотреть за этим… Брусилой. Не только за удары, щитом и палашом, но и за выручку своих отроков, правильную микротактику при направлении коня. «Брусилов» — сын Брусилы. Потомок этого парня так здорово отличится в 1916 году в Восточной Галиции? Наследственные стратегические способности? — Представления не имею. Но какой-то намёк в парне есть. Надо попробовать. Командиров мне не хватает. И будет не хвать ещё долго.

Эйфория от успеха, от победы быстро сменилась… раздражением. На себя самого. На всё… это.

«На х… нах… до х…? Теперь расх… на х…».

Вот лежит молодой парень. Со снесённым наполовину черепом. На открытых стороннему взору мозгах ещё тают снежинки. Он, что, сделал мне что-то плохое?

А вон, совсем ещё подросток, скривившись как малый ребёнок в плаче, несёт в руках свои вывалившиеся кишки. Он в чём-то виноват? Не жилец. Единственное, чем можно помочь — прирезать.

Выгибается в сугробе ещё один. Стрела попала в спину. Ни достать её, ни двигаться с ней — не может. Но ещё елозит ножками по снегу. Прирезать.

Рядом другой. Пытается выбраться из-под упавшего коня. Выбрался. Вопит от боли. Похоже — сломана нога. Оставить здесь? — Через час замёрзнет. Потом волки объедят. Взять в плен? Наложить лубки… — Кто его тащить будет? Прирезать.

Эти люди… На них нет вины. Есть — беда. Под названием — «Зверь Лютый».

Какой-то лысый придурок за тыщу вёрст от их кочевий вдруг придумал себе, что детская смертность от половины до трети — плохо. — Ну и что? Никто не возражает — плохо. Но мы-то причём?

Плешивый сопляк с чего-то решил, что он знает как эту смертность уменьшить — «белыми избами». — Очень может быть. Но нам-то чего? Нам это всё… У нас в Степи — вообще никаких изб нет.

Помыкавшись на своей Руси, побившись «темечком об асфальт», убежал на Стрелку. Устроил какие-то дурацкие свары с соседями — лесными племенами. — Да мы-то где?!

«Где-где… и пошутил».

Глава 472

Молодёжь из моей свиты, радостно хохоча, кинулась ловить мечущихся коней. Алу, задорно вереща, раскрутил над головой аркан, поймал вожака выбранного лошадиного косяка, как вдруг, из-под брюха жеребца, поднялся в седло воин. С саблей в руке.

Алу немедленно дёрнул.

Этот приём мы с Алу недавно проходили. В Степи заарканенного коня останавливают, а не сшибают. Жалко же: побьётся, поранится, поломаться может. А вот со всадником…

После того, как летом, после разговора с Куджей, снова «увидел» Алу, я взялся за его обучение серьёзно. Куча разных мелочей, тонкостей, которые раньше пропускались за неочевидностью надобности — теперь накатывались до блеска. Варианты работы с арканом — простейший пример.

Жеребец с воином упал. Тот шустро выбрался из-под коня. Но его уже окружили мои ребята.

— Стойте! Стойте! Не рубить! Не трогать! Софын ермес! Кол тегиз бениз! Афаз Сурбар, сиз биле алмады? Бул менин — Алу. Хан Боняк уйнен (Дядя Сурьбарь, ты не узнаёшь меня? Это я — Алу. Из дома хана Боняка).

Воин мгновение рассматривал юношу, приглядываясь, пытаясь узнать. Вряд ли: бой, ночь, дети сильно меняются. Но опустил саблю к ноге, мрачно оглядел окруживший его мой отряд.

— Господин! Это — Сурьбарь! Это… Он служил у моего отца, он хорошо служил! Он был добр ко мне… Не надо… Не надо его убивать…

— Прими у него пояс, Алу.

Мальчик перевёл, но воин продолжал держать саблю, смотреть на меня. Потом спросил Алу — кто я. Ответ изумил его:

— Хан Всеволзк сиз?! Сиз — Жабайды Андардын?! Жене ол… ол сидзин кул?!! (Ты — хан Всеволжска?! Ты — Лютый Зверь?! А он… он твой раб?!!)

— Йе. Жок. Ол — емес кул. Ол — досы. (Да. Нет. Он — не раб. Он — друг)

Сурьбарь был настолько поражён услышанным, что Алу пришлось самому выдирать из пальцев воина саблю и снимать воинский пояс. Попутно он обрушил на пленника потоп вопросов. Видимо — об общих знакомых. Наконец, и я смог вставить своё:

— Алу, спроси: что воин из дома Боняка Серого Волка делает в орде Башкорда?

Смысл ответа состоял в том, что у этого Сурьбаря была дочь. Была… Которую прошлой весной выдали замуж за джигита из орды Башкорда. Соседние орды постоянно роднятся между собой. Теперь она родила сына, и дедушка приехал посмотреть на внука. Когда он отправился назад — напали люди из леса. Ему и его спутникам удалось отбиться. Когда к ним присоединились беглецы из разных аилов, они пошли посмотреть.