Стриптиз (СИ) - Бирюк В.. Страница 37

Смотрит остановившимися глазами в огонь, лязгает зубами и дрожит.

— Эта… ну… а нету у тя… огненной воды? А? Хоть чуток?

Почему-то, ребяты, я такой поворот предвидел. Целая фляжка с собой.

Разлили, дёрнули. Вечкенза сидел, смотрел на огонь, молча дёргал губами. Гримасничал как-то наискосок… Потом брык — на бок.

Самород прикрыл его тулупами, стал рассказывать. Как перед боем ему пришлось зарубить двоих… паникёров. Как во время боя, когда половцы выбрались на гребень засеки и пошла уже резня «грудь в грудь», Вечкенза уцелел чудом, провалившись «с головой» в дырку между стволами. Как после боя десяток совершенно потерявших страх и смысл воинов-эрзя кинулись на инязора. И только присутствие ничего не понимающих, тоже озверевших от боя нурманов, позволило Самороду и его подопечному остаться в живых. О начавшейся ещё ночью и нынче чуть затихшей сваре всех против всех из-за добычи. О попытке приколоть инязора копьём через стенку «вигвама» сегодня утром…

Прелести праздника «дня победы». Переходящего в будни победителя.

— Что я им скажу? Как я могу вернуться?

Вечкенза, по прежнему полуголый, уставившийся взглядом в одну точку, уже сидит, сам с собой разговаривает.

— Ты скажешь им — «слава победителям»! «Героям — слава!». Ещё по одной? А вернёшься ты потому, что никто тебя не остановит.

Самород рассказывает, и с меня слетает имитация пофигизма, я понимаю: повтор моего Бряхимовского боя. «Пиррова победа». Победа в форме катастрофы. Только значительно большего размера.

В поход Вечкенза собрал около пяти тысяч воинов. Половина — не пришли к Земляничному ручью. Кто-то успел ускользнуть в лес, спрятался, выжил, прошёл через чащобы… Наверняка — немногие. С полтысячи? Остальные — полегли в Степи под саблями озлобленных степняков, замёрзли в сугробах, остались лежать на пепелищах разгромленных становищ.

Из трёх тысяч бойцов здесь, при всех моих гениально-стратегических вывертах и подпрыгах, фортификационных сооружениях, сценическом искусстве Вечкензы, случайной удачи в виде пленённой княгини и влюблённого в неё хана, превосходстве бронной конницы, отряде очень хороших стрелков… При всём этом, полтысячи эрзя — погибли в бою. И ещё полторы — умрут в ближайшие дни! У эрзя нет военно-полевой медицины, мы не можем оставаться здесь, а тащить раненых в мороз, по снегу за сотни вёрст…

Вечкенза увёл из селений эрзя 5 тысяч, вернётся — полтысячи. Отсюда. Ещё столько же — раньше, из леса. Если вернётся — ещё надо дойти по заснеженной мёрзлой степи. Половина не только мужей — глав ешей — вообще всего боеспособного (и трудоспособного) населения — погибла.

— Я убил свой народ. Я убил свой народ…

Эк его заклинило.

— Ты хотел отомстить? — Исполнилось. Башкорд — мёртв. Орда — разгромлена. Теперь они разбегутся, остальных — их соседи уведут в полон, продадут в Кафу. Ты убил хана. Ты убил его народ. Твой народ… жив. Твой. Не твоего отца, деда, прадеда. Твой. Который ты сделаешь, который ты изменишь. Потому что теперь эрзя придётся меняться. И эти изменения, это новое, будущее нового народа с прежним именем, выберешь ты. Ты, Вечкенза, творец нации. Хватит ныть. Давай дело делать.

«Исторический процесс — закономерен».

Вот кто бы спорил! Мелочь мелкая: если есть люди, которые эти закономерности выражают. А если они погибли? Мало ли мы знаем народов, чья «закономерность» прервалась. Кимры, тевтоны, даки… гунны, булгары, кипчаки… Война, эпидемия, природная катастрофа… численность народа падает. Соседи подбирают территории, людей. «Закономерность» этого этноса прекращается. Становится «удобрением» для развития чьей-то другой «закономерности».

И не важно — победоносная ли была война или нет. Просто не осталось тех, кто мог бы тащить свою «закономерность» дальше.

«Aut vincere, aut mori», «Победа или смерть!». — А какая разница? Если не остаётся никого, годного для продолжения жизни? Жизни этого конкретного этноса.

Так — неправильно, этому — не учат.

Прекрасные слова. Слова воина, бойца, храбреца. Не государя.

Мечта воина, его цель — победа. Он не планирует — «после победы». Потому что готов к смерти.

Надежды на «жизнь после победы», ослабляют бойца. Каждый его бой — «последний самый». А вот командиру — нужно думать о «цене». Сколько твоих героев встанет в строй завтра? Для следующего, завтрашнего… вечного боя.

Ещё жестче для правителя, государя: к чему победа, если некому ей воспользоваться?

Это — будущее? Тех, кто выжил, кто победил, кому кричат — «Героям слава!»?

«Всё для фронта! Всё для победы!» — правильный лозунг. Для «широких народных масс». Не дай бог, если и руководители начинают всерьёз в это верить. Так Гитлер приказал остановить все проекты, которые не давали реального результата для фронта в шесть месяцев. А в СССР в сентябре 1942 запускается ядерный проект Курчатова.

Правило бюрократа: «Бумага — ножек не имеет, сама — не ходит». А — «историческая закономерность»? Она — с ляжками?

Блез Паскаль говорит о человеке вообще, о хомнутом сапиенсом. Есть специфический подвид: «человек властвующий». На противоречие «ангел-зверь» накладывается ещё одно: «человек-власть». Та самая «историческая закономерность», которая и реализуется более всего через «правителя».

Пичай и Башкорд были «властителями». Они вели свои народы к процветанию и приумножению. И при этом сами — оставались людьми.

«Ничто человеческое — не чуждо».

Нормальные человеческие привязанности, Пичая — к сыну, Башкорда — к жене, заставили их, для решения личных проблем, совершить действия, доступные лишь «правителям». Личные привязанности проявились в общественной сфере. Повлияв на поведение «правителей», изменили положение подвластных им народов. Оборвали прежние «исторические закономерности».

Не ново.

Миклош Хорти, витязь Надьбаньяи, правитель Венгрии между мировыми войнами. Всю жизнь носил адмиральский китель. В Венгрии, не имеющей выхода к морю. Регент Венгерского королевства. В котором не было короля. Всё своё правление стремился «вернуть взад» утраченные «королевством без короля» земли, обратить вспять «историческую закономерность». В октябре 1944 заключил перемирие с СССР. Но Отто Скорцени похитил его сына. И Хорти передал власть венгерским нацистам-салашистам. Мадьяры продолжили воевать.

Позднее его спросили:

— Как же вы так, а?

А он ответил:

— Я просто поменял автограф на клочке бумаги на жизнь сына.

И плевать ему на «историческую закономерность» в форме неизбежного краха Третьего Рейха. Плевать и на гибель тысяч соотечественников. Не считая тысяч всяких… разных других. Вряд ли красноармеец, разрываемый гусеницами немецких танков у Балатона, в тот момент сильно интересовался «исторической закономерностью».

Оба Миклоша Хорти (отец и сын) спокойно дожили свои жизни в тихом городке в Португалии. А бойцы — нет. Хотя «закономерность» этого не предполагала.