Принцесса и Гоблин (др.перевод) - МакДональд Джордж. Страница 20

— Вот уж повеселимся! — произнёс один из компании, которого Керди принял за крон-принца.

Это была первая фраза, которую маленький рудокоп полностью расслышал.

— Охота тебе заниматься такой ерундой, — сказала его мачеха, вскинув голову.

— Но посуди сама, жёнушка, — вмешался его величество, словно извиняясь за сынка, — в нём течёт та же кровь. Его матушка...

— Не смей говорить мне о его матери! Ты положительно потакаешь его противоестественным фантазиям. Пресекать нужно всё, что является наследием такой матери.

— Ты о себе забываешь, дорогая! — сказал король.

— Нет, не забываю, — ответила королева, — и вы не забывайте. Если вы ждёте, что я одобрю подобные непристойные пристрастия, то я покажу вам, насколько вы ошибаетесь. Я не просто так ношу вот эти башмаки.

— Но пойми же, — сказал король почти со стоном, — ведь это ни в коей мере не прихоть Заячьей Губы, но предмет государственной политики. Ты прекрасно знаешь, что его радость проистекает от удовольствия принести себя в жертву общественному благу. Не правда ли, Заячья Губа?

— Да, отец; вот именно, отец. Заодно и превесело будет, когда она вопить начнёт. Я сдеру кожу с её цыпочек, а потом накрепко свяжу их вместе, пока они не прирастут друг к другу. Тогда ноги у неё станут, как у нормальных людей, и ей больше не придётся носить обувь.

— Ты что же, намекаешь, будто у меня цыпочки, скверна ты противоприродная? — закричала королева и с яростью бросилась на Заячью Губу. Но канцлер, сидевший между ними, тотчас подался вперёд, словно желая что-то сказать принцу, а на самом деле — чтобы помешать королеве вцепиться в пасынка.

— Ваше королевское высочество, возможно, помнит, — сказал он, — что у вас у самих есть три цыпочки: одна на одной ноге и две на другой.

— Ха-ха-ха! — победно возгласила королева.

Канцлер продолжал, ободрённый этим знаком монаршей благосклонности.

— Мне кажется, что вам, ваше королевское высочество, легче бы удалось расположить к себе ваших будущих подданных, если бы они увидели, что вы не перестали быть одним из них от того, что имели несчастье родиться от подсолнечной матери, для чего и вам стоило бы подвергнуть себя самого той сравнительно лёгкой операции, которую, только в гораздо более серьёзной форме, вы так мудро намереваетесь проделать со своей будущей принцессой.

— Ха-ха-ха! — вновь возгласила королева, и даже громче прежнего. Король с канцлером — и те развеселились. Заячья Губа что-то заворчал, и в последующие несколько минут остальные продолжали над ним потешаться.

Королева была единственной, кого Керди видел совершенно отчётливо. Она сидела к нему ближе всех, и свет костра ярко освещал её лицо. Керди не сказал бы, что она привлекательна. Нос её расширялся на конце, глаза были прорезаны не горизонтально, а казались двумя перпендикулярно поставленными яйцами, одно на острый, а другое на тупой конец. Рот её не превосходил петлицу для пуговицы — но стоило ей рассмеяться, как он разевался от уха до уха; правда, сами уши сидели чуть ли не посреди щёк.

Страстно желая слышать всё, о чём они ещё будут говорить, Керди отважился сползти ещё ниже по гладкой наклонной поверхности и оказался на приподнятом над полом выступе, где и решил спокойно отсидеться. Но то ли он не был достаточно осторожен, то ли выступ оказался скользким, а только Керди стремительно покатился на самое дно пещеры, увлекая за собой целый ливень грохочущих камней.

Гоблины повскакивали с мест — больше от ярости, чем от испуга, ибо нисколько не сомневались, что в своём собственном дворце им бояться некого. Но стоило им увидеть Керди с киркой в руке, и к их бешенству примешался страх, потому что они решили, что началось вторжение рудокопов. Король, тем не менее, встал в полный рост своих четырёх футов, раздулся на полную ширь трёх футов с половиной, ведь он был прекраснейшим и квадратнейшим из гоблинов, важно выступил вперёд и, выставив перед собой ногу, с достоинством произнёс:

— По какому праву ты врываешься в наш дворец?

— По праву необходимости, ваше величество, — ответил Керди. — Я заблудился и сам не знал, что я во дворце.

— А как ты вообще проник в эти места?

— Через проход в горе.

— Ага-а, ты рудокоп! Вот, и кирка с собой!

Керди взглянул на свою кирку и ответил:

— Я нашёл её, она лежала на земле недалеко отсюда. Я налетел на каких-то диких зверей, они с нею забавлялись. Взгляните сами, ваше величество. — И он показал свои царапины и укусы.

Король был доволен, что пришелец оказался вежливее, чем можно было подумать, судя по рассказам его подданных о рудокопах, потому что отнёс эту вежливость на счёт производимого им самим впечатления. Но более приветливым он от этого не стал.

— Вы сделаете мне одолжение, если немедленно удалитесь из моих владений, — сказал он, стараясь вложить в свои слова побольше сарказма.

— С удовольствием, если ваше величество даст мне проводника, — ответил Керди.

— Я дам вам тысячу проводников, — насмешливым тоном сказал король, словно решил проявить исключительное великодушие.

— И одного вполне достаточно, — ответил Керди. Но король дико взревел, и пещера моментально оказалась битком набита гоблинами. Король приказал что-то одному из них (Керди не расслышал, что именно), и этот приказ стал переходить из уст в уста, пока, наконец, даже самый дальний из гоблинов не оказался оповещён. Тогда гоблины стали наступать на мальчика. Керди почувствовал угрозу и отодвинулся к стене. Гоблины всё приближались.

— Эй вы, держитесь от меня подальше, — заявил им Керди, сжимая свою кирку.

Но они только усмехнулись. Тогда Керди не мешкая приступил к сочинению песенки:

Стоило ему начать, как гоблины сразу подались назад и во всё продолжение песни корчили отвратительные гримасы, как будто жевали что-то очень невкусное, кислое и горькое; но, видимо, присутствие короля и королевы придавало гоблинам храбрости, потому что стоило пению закончиться, как они вновь принялись наседать на Керди, протягивая к нему сотни длинных рук, на концах которых извивалось множество пальцев без ногтей. Тогда Керди взмахнул своей киркой. Но поскольку он был столь же добросердечен, сколь и храбр, и не желал кого-либо убивать, он развернул её широким и плоским, как у молотка, концом и нанёс крепкий удар по голове ближайшего гоблина. Как ни тверда у него голова, подумал Керди, а такой удар он всё же почувствует. Не исключено, что тот и почувствовал, поскольку дико вскрикнул и бросился на Керди, чтобы вцепиться ему в горло. Керди вовремя отскочил и в самый последний момент вспомнил об уязвимом месте гоблинов. Он резко бросился к королю и со всей силы врезал его величеству по ногам. Король совсем не по-королевски взвыл и рухнул чуть не в самый костёр. Керди же ринулся в толпу, нанося удары направо и налево. Гоблины с воем кинулись врассыпную, но пещера была так набита ими, что только несколько гоблинов избежали его кирки, а от их криков, наполнивших своды, у Керди уши заболели. Гоблины кучами валились и скакали друг по дружке, стремясь выбраться из пещеры.

Но тут перед Керди появился новый противник — королева. С пылающими глазами, с раздутыми ноздрями и с волосами, вставшими дыбом, она кинулась на мальчика. Она не сомневалась в непробиваемости своих башмаков: те были выдолблены из гранита. Керди многое мог бы снести, чтобы только не бить женщину, будь она даже гоблином, но здесь речь шла о жизни и смерти. Поэтому, забыв о её обутых в гранит ногах, он как следует по ним вмазал. Но она ответила ударом на удар, и с совершенно обратным эффектом. Керди почувствовал сильнейшую боль и почти лишился чувств. Единственное, что его спасло бы, так это удар по гранитным башмакам острым концом кирки, но не успел он даже подумать об этом, как королева подхватила его своими руками и, держа высоко над головой, устремилась через всю пещеру. Затем она с такой силой швырнула его в какую-то расщелину, что он едва не покалечился при падении.