Вересковый рай - Джеллис Роберта. Страница 63

– Рианнон, если ты думаешь, что люди, которые любят друг друга, никогда не ссорятся, то ты действительно невинное дитя. Роузлинд, как ты знаешь, – крепкий замок, но бывали времена, когда я думал, что стены его вот-вот рухнут от грохота голосов моих родителей. Но ты же не можешь не видеть, как они любят друг друга.

– Ты не слушаешь меня. Не ссора меня расстроила, а то, что я чувствовала перед ней. На кого ты вчера охотился, Саймон?

Саймон в крайнем изумлении взглянул на нее, но, чтобы не рассердить ее снова, ответил просто:

– На оленя. Мы упустили двоих, прежде чем удача улыбнулась нам. Я никакими силами не мог уговорить этих идиотов отказаться от затеи поохотиться. А потом…

– Я уверена, что это была самка.

– В такую пору года нет ничего зазорного охотиться на самок, – произнес Саймон, продолжая недоумевать. – У тебя есть какие-то особые возражения против этого, любовь моя? Если ты хочешь, я готов поклясться, что впредь буду считать оленей священными животными.

– Двуногая самка, Саймон, – с ударением произнесла Рианнон, горько скривив рот.

Саймон уставился на нее с приоткрытым ртом, из которого уже были готовы вырваться неуместные слова. Но он лишь рассмеялся.

– Как тебе только могло присниться такое? Я же был с тобой в предыдущую ночь. Даже если бы я испытывал подобное желание, то, уверяю тебя, это полная нелепица, я ведь не сатир. Ты действительно плохо думаешь обо мне, коли полагаешь, что я не мог бы справиться с собой на такое короткое время.

– Я не думаю плохо о тебе. Умом я понимаю каждое слово из тех, что ты только что сказал, и знаю, что все это правда. Тем не менее, Саймон, я так невыносимо страдала, словно ты в самом деле предал меня.

– Но, Рианнон…

– Я не могу вынести этого, Саймон. Не могу! Я освобождаю тебя от твоей клятвы. Я не хочу больше знать или беспокоиться…

– Ты не можешь освободить меня от моей клятвы. Если ты хочешь отказаться от своей, тут я ничем не могу помешать… Но если ты моя, то все должно быть честно. А если я не могу обладать тобой, то приму на себя обет безбрачия, как священник, пока не стану слишком старым, чтобы беспокоиться об этом, но другую женщину не возьму.

– Послушай меня, будь умницей, – взмолилась Рианнон. – Неужели ты не видишь, как ты жесток? Я ни в чем не виню тебя. Я знаю, что ты был честен. Это мой мозг, мое сердце изменили мне. Если я все-таки протяну руки и вцеплюсь в тебя и стану удерживать при себе, то мои страхи и моя ревность, неважно, обоснованные или нет, убьют меня!

Саймон продолжал смотреть на нее, а потом обнял и привлек к себе.

– Что ты хочешь, чтобы я сделал, Рианнон? Я люблю тебя. Я не могу принудить тебя взять меня, но я не откажусь от тебя из-за какого-то каприза ревности. Я не смог бы, даже если бы хотел. Мне не нужна никакая другая женщина.

– Сейчас. Но если ты выбросишь меня из головы, у тебя впереди много лет…

Он рассмеялся.

– Я вполне могу умереть через несколько недель в первом же бою. Мне кажется нелепостью заглядывать на годы вперед.

Рианнон сидела в его объятиях неподвижно, как имитирующий смерть заяц, но изнутри ее бил озноб. Саймон может умереть? Как он смеет говорить о собственной смерти с такой безмятежностью? Саймон боковым зрением заметил, что со щек Рианнон будто смыло румянец – еще одно подтверждение – если в нем была необходимость! – ее любви к нему. Он в самом деле не знал, что делать дальше.

Она вдруг высвободилась из его объятий и побежала прочь. Увидев, что она ускользает из поля зрения, Саймон отвязал лошадей и последовал за ней. Он действительно беспокоился. Это бегство отражало внутреннее смятение, которое испытывала Рианнон. Оглянувшись в прошлое, он вспомнил, что она всегда так делала. В Дайнас-Эмрисе, когда она впервые поняла, что начинает любить его, она тоже убежала. И потом, в Абере, она попыталась укрыться в объятиях другого мужчины, лишь бы избавиться от него.

Как далеко она убежит на этот раз – не в лес, конечно, но в своих мыслях? Как он сможет снова поймать ее? Нет, на это ответ он знал. Существовала масса ловушек, в какие можно поймать влюбленную женщину, чтобы доказать ей, что она любима, но это было последнее, в чем он нуждался. Рианнон попалась бы в ловушку довольно легко, потому что она любила его, но она вырвалась бы, подобно лисе, которая отгрызает собственную лапу, чтобы высвободиться из капкана.

Впервые в жизни Саймон оказался в искреннем и глубоком недоумении, не зная, как справиться с женщиной. Когда Рианнон отвергла его в первый раз, он был обижен и зол, но знал, как покорить ее сердце, по крайней мере так ему казалось. Теперь он растерялся и не понимал, к кому обратиться за помощью. Даже Киква не смогла бы гарантировать ему будущее, а просить священника уговорить Рианнон довериться всеобъемлющей милости Христа и Божьей Матери не имело смысла. Рианнон ходила к мессе и исповедовала христианство, но продолжала клясться именами Ану и Дану. Темные беспощадные божества сумрачного прошлого продолжали крепко удерживать ее.

Рианнон бежала, пока хватало сил, потом остановилась перевести дух. Пока она бежала, на душе у нее было легко, а сознание полностью отдавалось движению. Однако когда тело ее остановилось, мозг заработал снова. Слезы наполнили глаза, но так и не пролились – невозможно вечно убегать от себя самой.

Саймон ожидал ее на почтительном расстоянии, не навязываясь и не приближаясь. Это было наиболее правильное решение и уже поэтому самое плохое. Рианнон начинала испытывать к нему почти ненависть за его деликатность и понимание. Лучше бы он рассердился, лучше бы он был назойливым, чтобы она могла назвать его грубым и бессердечным, лучше бы он, не отрываясь, смотрел на нее в молчаливом страдании, чтобы она могла сказать себе, что он притворяется, требуя к себе внимания. На его лице не было видно ни жалости к себе, ни решимости, которые часто появлялись, когда она отказывала ему в прошлом. Его лицо едва ли можно было назвать печальным – оно казалось скорее задумчивым или смущенным.

Рианнон жаждала вернуться домой, на свободу, которая, как ей думалось, вернула бы покой ее душе, но она понимала, что не может покинуть Англию, пока не встретится хотя бы еще раз с королем. Ей необходимо каким-то образом донести до него идею, основу которой, как ей казалось, она уже заложила: что ей понравилась выраженная королем оценка ее искусства, и она будет петь для него, невзирая ни на какую враждебность, которая может существовать между ним и ее отцом, до тех пор, пока она вольна приезжать и уезжать. А пока эта ее цель не достигнута, она не может даже разорвать помолвку с Саймоном.

Напряженная и холодная, она наконец поднялась и подошла к Саймону, который тоже встал.

– Мы должны как-то договориться, Саймон.

За минувший час с лишним, пока Рианнон боролась со своим страхом и совестью, Саймон тоже успел подумать о многом. Когда ему удалось подавить в душе приступ обиды и жалости к себе, ему пришло в голову, что все это дело – скорее поднятая брошенной палкой рябь в маленьком пруду, чем морской шторм. Рианнон за очень короткое время пришлось пережить слишком много новых и необычных для нее впечатлений. Она не привыкла видеть вокруг себя столько незнакомых людей, восхищающихся ею и угрожающих ей, непривычны ей были и ее новые обязанности, к которым она была не готова и к которым испытывала отвращение, не привыкла она и к требованиям большой семьи, где все ее любят, но тянут в разные стороны. И самое главное, она наверняка растерялась в обстановке постоянной занятости и шумной суеты, не дававшей ни минуты покоя.

Перечисляя для себя навалившиеся на Рианнон трудности, Саймон понемногу веселел. Возможно, она просто испугалась, хоть и пыталась сдерживать себя. Возможно, период лондонского затишья вдали от семейных и придворных дел принесет ей облегчение. Но потом наступит новый ужасный период, когда Генрих прибудет в Вестминстер. Было бы лучше не взваливать на нее новое бремя, думал Саймон, когда ей и без того приходится нести на плечах такой груз. Он может подождать. Когда она вернется в Ангарад-Холл и обретет покой, сбросив с себя всю эту тяжесть, может быть, она перестанет бояться любви.