РАЗМЫШЛЕНИЯ ХИРУРГА - Юдин Сергей Сергеевич. Страница 22

Греческий врач Архагаф (из Пелопоннеса) поселился в Риме в 219 г. до н. э. и своими хирургическими операциями приобрел такую славу, что правительство дало ему дом и римское гражданство. После этого греческие врачи массой хлынули в Италию. Катон непрестанно нападал на этих иностранных врачей в своих речах и книгах и стремился своей собственной справочной книжечкой, составленной по собственным выпискам из греческих источников, восстановить старинный обычай, по которому глава семьи является в силу этого и домашним доктором.

По словам Моммзена, публика не обращала внимание на упрямое стариковское ворчание Катона, однако докторское ремесло, бывшее в Риме одним из самых доходных, оставалось иностранной монополией, и в течение нескольких столетий в Риме не было врачей, кроме греческих.

Суждения Катона были очень резки: «В своем месте я расскажу тебе, сын мой Марк, то, что я узнал об этих греках в Афинах по собственному опыту, и докажу тебе, что их сочинения полезно просматривать, но не изучать. Эта раса в корне развращена и не признает никакой правительственной власти. Верь мне, в этих словах такая же правда, как в изречении оракула; этот народ все погубит, если перенесет к нам свое образование, и в особенности если будет присылать сюда своих врачей. Они сговорились извести своими лекарствами всех варваров, но они требуют за это платы, для того, чтобы внушить к себе доверие и скорее довести нас до гибели. И нас они называют варварами и даже поносят еще более грубым названием „опиков“, поэтому я запрещаю тебе входить в какие-либо сношения с, знатоками врачебного искусства"».

Цитирующий Катона Моммзен указывает, что этот ревностный защитник римской национальности, очевидно, не знал, что слово «опики», имеющее в латинском языке бранное значение, не имеет такового на греческом языке, и что греки называли этим словом италиков без оскорбительного намерения.

Однако, отрицая греческую медицину, Катон взамен ей рекомендует (Dererust, 160) собственные, испытанные средства вроде, например, «очень действенного» заговора против вывихов, смысл которого, вероятно, был столь же понятен самому изобретателю, как и нам: («Hanat, hanat, ista, pista, sistad damia bodanna-usta»). А вот заговор от подагры: нужно думать о ком-нибудь, ничего не евши, тридцать девять раз дотронуться до земли и плюнуть, а затем сказать: «Terta pestem tenelo solus hie ma-veto» («я думаю о тебе, вылечи мои ноги. Земля, возьми болезнь, а здоровье оставь здесь») (Dererust).

Интерес к врачебной деятельности, живой и обширный, был у Гомера. В обеих его знаменитых поэмах имеется масса упоминаний о врачах и их работе.

Характерная ирония над медициной звучит в «Назидательной новелле» Сервантеса («Лиценциат Видриера»). Сначала он приводит диалог с аптекарем, который при нехватке необходимого масла заменяет последнее тем, что отливает его из лампы, имеющейся под рукой: «Ваше ремесло (аптекаря) обладает свойством, способным подорвать славу самого искусного врача на свете». Он рассказывает историю об аптекаре, не имевшем смелости сознаться, что у него в лавке не было снадобий, которые прописывал доктор. Вследствие этого он вместо одного средства клал какое-нибудь другое, обладавшее, по его мнению, теми же свойствами и качествами, на самом же деле это было не так, и его негодная стряпня оказывала действие, прямо обратное тому, которое должно было произвести правильно прописанное лекарство.

Шиллер, сам врач, в своих «Разбойниках» глумится над консилиумом докторов, собранных Мором лечить простреленную лапу у бульдога, приготовивши три дуката тому, кто решится подписать рецепт собаке. «Быть честным человеком – значит освобождать людей от тягостных нахлебников: войны, мора, голода и докторов» (курсив Шиллера).

Удивительно, что Шиллер, будучи врачом, так редко пользовался медицинской тематикой и персонажами в своих драмах и лирике (Шекспир, наоборот, очень часто делал это, не будучи медикам).

Лев Толстой положительно ненавидел врачей, хотя сам не мог обходиться без них всю свою жизнь. В «Поликушке», «Смерти Ивана Ильича» и «Крейцеровой сонате» он грубейшим образом издевался над врачами и их работой.

Будучи сам врачом, А.П.Чехов, естественно, часто вводит в число действующих лиц врачей и фельдшеров. Эта портретная галерея его весьма разнообразна, но удивительным образом, Чехов не дал почти ни одного ярко положительного типа ни среди земских, ни среди военных, городских или университетских врачей! В громадном большинстве все его врачи – такие же пошлые обыватели, как и вся главная масса бесчисленных героев его повестей, рассказов и пьес.

«Земский врач в большинстве – это неискренний семинарист, византиец, который держит за пазухой камень» (А. П. Чехов. «Записная книжка», 1, 1891–1904, стр. 70, 10).

Вот далеко не полный список чеховских врачей, составленный на память, без специального поиска.

Начну с двух фельдшеров, кои одинаково резки и бесчеловечно грубы. Вспомним совсем не комический, а ужасный, зверский рассказ «Хирургия», где фельдшер Курятин не только совершенно неумело рвет зуб дьячку, но после двух мучительных срывов щипцов ломает коронку, а на естественный протест измученного пациента разражается грубой руганью: «Что ты за пава? Ништо тебе, не околеешь!»

Еще хуже фельдшер Максим Николаевич в «Скрипке Ротшильда». Он – старик, и «хотя он и пьющий и дерется, но понимает больше, чем доктор, который был сам болен». Он совершенно бесчеловечно отказывается лечить привезенную тифозную старуху: «Пропала старушка». Пора и честь знать». На возражение мужа больной, столяра-гробовщика, что «всякому насекомому жить хочется», фельдшер отвечает: «Мало ли что!». И не только решительно отказывает в просьбе поставить больной банки или пиявки, но выгоняет их со словами: «Поговори мне еще! Дубина!»

Хирург в рассказе «Супруга» совершенно не виден как врач, а лишь как обманутый муж, причем его растерянность при расшифровке (по словарю) английской телеграммы из Ниццы сменяется решимостью дать жене развод и даже взять вину на себя. Но он жалким образом теряется под натиском вернувшейся под утро супруги – хищной женщины-эксплуататорши.

Совсем иной тип доктор Сергей Борисович – отец главной героини повести «Три года». Это – практикант губернского города, живущий вдвоем с дочерью в большом собственном доме. Он – «чрезвычайно обидчивый, мнительный доктор, которому всегда казалось, что ему не верят, что его не признают и недостаточно уважают, что публика эксплуатирует его, а товарищи недоброжелательны. Он все смеялся над собой, говоря, что такие дураки, как он, созданы только для того, чтобы публика ездила на них верхом». Однако он обижается, когда брат больной с рецидивом рака груди высказывает желание пригласить консультанта из Москвы. Доктор Сергей Борисович имеет свою «слабость»: он покупает дома в Обществе взаимного кредита… и отдает их в наем… И свой дом он заложил, а на эти деньги купил пустошь, где стоит двухэтажный дом… Но самое характерное то, что он ничего не читает, а ежедневно все вечера проводит в клубе за картами!

Еще характернее алчность доктора Старцева – Ионыча в одноименном рассказе. Живя в девяти верстах от крупного губернского города С. в земской больнице, Ионыч быстро завел себе сначала пару лошадей, затем тройку. Практика в городе быстро росла. Но он был нелюдим и никак нельзя было придумать, о чем говорить с ним. И Старцев избегал разговоров, а только закусывал и играл в винт, и когда заставал в каком-нибудь доме семейный праздник и его приглашали откушать, то он садился и ел молча, глядя в тарелку; и все, что в это время говорили, было неинтересно, несправедливо, глупо, он чувствовал раздражение, волновался, но молчал. И за то, что он всегда сурово молчал и глядел в тарелку, его прозвали в городе «поляк надутый», хотя он никогда поляком не был.

«От таких развлечений, как театр и концерты, он уклонялся, но зато в винт играл каждый вечер, часа по три, с наслаждением. Было у него еще одно развлечение – это по вечерам вынимать из карманов бумажки, добытые практикой, и, случалось, бумажек – желтых и зеленых, от которых пахло духами, и уксусом, и ладаном и ворванью, — было понапихано во все карманы рублей на семьдесят; и когда собиралось несколько сот, он отвозил в «Общество взаимного кредита» и клал там на текущий счет».