Заговор мерлина - Джонс Диана Уинн. Страница 16

Мы быстро умылись и собрались. Встретившись в коридоре, мы обнаружили, что оба, не сговариваясь, натянули самую теплую одежду, какая была у нас с собой. Мы бы посмеялись над этим, но этот дом был не из тех, где хочется смеяться. Вместо этого мы чинно спустились вниз, в просторную и холодную столовую, где дед уже ждал нас, стоя во главе высокого черного стола.

Он окинул нас взглядом, указал на два стула и произнес молитву на валлийском. Это был звучный раскатистый язык. Мне вдруг стало очень стыдно, что я ни слова не понимаю. Грундо спокойно слушал с таким видом, как будто все понимал, и, когда молитва закончилась, тихо сел на место, не сводя внимательного взгляда с моего деда.

А я посмотрела на дверь: толстая женщина с каменным лицом внесла супницу. Я к тому времени умирала от голода, а суп пах чудесно.

Ланч был замечательный, хотя поначалу мы почти все время молчали. Сперва подали суп из лука-порея, которого каждому хватило на две порции, потом блинчики с мясом в соусе, потом целую гору маленьких горячих оладушков, посыпанных сахаром. Грундо этих оладушков столько слопал, что женщине все время приходилось жарить еще. Ее это, похоже, порадовало. Когда она принесла их в третий раз, она даже почти улыбалась.

— Оладьи, — сказал мой дед низким гулким голосом, — одно из традиционных кушаний нашей страны.

«Ну что ж, — подумала я, — по крайней мере, голодом он мою мать не морил! Но почему же он такой жесткий и суровый? Почему он вообще не улыбается?» Мама наверняка задавалась теми же вопросами по нескольку раз на дню. Мне стало ее жалко еще сильнее прежнего.

— Я знаю, что неудобно спрашивать о таких вещах, — сказала я, — но как нам к вам обращаться?

Он взглянул на меня с суровым удивлением.

— Мое имя Гвин, — сказал он.

— Значит, мне следует называть вас «дедушка Гвин»? — уточнила я.

— Зови, если хочешь, — ответил он; по-моему, ему было все равно.

— А можно, я тоже буду вас так называть? — спросил Грундо.

Дед смерил Грундо долгим, задумчивым взглядом, как будто спрашивая себя о том, кто его родители.

— Полагаю, ты тоже имеешь на это право, — ответил он наконец. — А теперь скажите мне: что каждый из вас знает об Уэльсе?

Что касается меня, то честнее всего было бы ответить: «Немного». Но этого, пожалуй, говорить не стоило. На выручку мне пришел Грундо — вот когда я обрадовалась, что взяла его с собой! Читать Грундо трудно, поэтому, когда на уроках что-то рассказывают, он слушает гораздо внимательнее, чем я. Так что он действительно многое знает.

— Уэльс делится на кантрефы, — сказал он, — каждым из которых управляет один из меньших королей, а Пендрагон — верховный король всего Уэльса. Пендрагон правит Законами. Я знаю еще, что у вас тут другая система законов, но я не знаю, как она действует.

Вид у моего деда сделался почти одобрительный.

— А что означает титул верховного короля? — спросил он.

Это было все равно как на уроке, но, по крайней мере, ответ на этот вопрос я знала.

— Сын дракона, — ответила я. — Потому что говорят, будто в сердце Уэльса гнездится дракон.

Ответ, похоже, оказался неверным. Мой дед холодно ответил:

— Ну да, отчасти. «Пендрагон» — это титул, данный ему англичанами. На самом-то деле это должен был быть титул английского короля, но англичане о своих драконах давно позабыли.

— В Англии драконов нет! — возразила я.

Дед взглянул в мою сторону с суровым неодобрением.

— Это неправда. Или ты ни разу не слышала о красном и белом драконах? В прошлом были времена, когда между ними происходили великие битвы — до того, как на Островах Блаженных водворился мир.

Но я просто не могла удержаться и продолжала говорить глупости.

— Но это же всего лишь метафора! — возразила я. — Это означает, что валлийцы и англичане воевали друг с другом.

Его черные брови на мраморном лбу слегка приподнялись. Никогда еще не видела, чтобы человек выразил такое глубокое презрение, затратив так мало усилий. Он отвернулся от меня и снова посмотрел на Грундо.

— В Англии несколько драконов, — сказал он ему. — Белый — всего лишь величайший из них. Говорят, что еще несколько драконов есть в Шотландии, как в водах, так и в горах, но мне лично об этом ничего не известно.

Грундо смотрел на него как завороженный.

— А как насчет Ирландии? — спросил он.

— Ирландия, — сказал мой дед, — по большей части плоская и слишком зеленая, неподходящее место для драконов. Если они когда-то там и водились, святой Патрик их всех изгнал. Но вернемся к законам Уэльса. У нас нет таких судей, как у вас. Суды созываются по необходимости…

И он пустился в длинные объяснения. Грундо по-прежнему слушал как зачарованный. Я сидела и разглядывала их обоих. Грундо — бледный, конопатый, с длинным носом, а мой дед похож на классическую античную статую. У деда нос тоже довольно длинный, но при этом все его лицо настолько пропорциональное, что этого как-то не замечаешь. И голоса у обоих низкие, только у Грундо — хриплый и скрежещущий, а у моего деда — звучный и раскатистый.

«Они нашли друг друга!» — подумала я. И снова порадовалась, что захватила с собой Грундо.

В то же время я начала понимать, в чем была беда моей матери. Если бы мой дед был просто холодный, жесткий и неприветливый, все было бы куда проще: она могла бы ненавидеть его, да и дело с концом. Но беда в том, что дед, помимо всего прочего, был из тех людей, кому хочется угодить. Было в нем некое особое величие, которое внушало мучительное желание добиться, чтобы он думал о тебе хорошо. Вскоре мне уже отчаянно хотелось, чтобы он прекратил разговаривать с одним только Грундо и обратил внимание на меня — или, по крайней мере, не относился ко мне с таким неодобрением. Наверное, мама чувствовала то же самое. Но я понимала, что, как бы она ни старалась, с точки зрения своего отца она была чересчур мягкосердечна и эмоциональна, и потому он обращался с ней с крайним презрением. Меня он презирал за другое. Я сидела за столом, и мне было мучительно больно от осознания того, что я — придворная с головы до ног и что я изящна, хорошо воспитана и приучена оценивать людей с первого взгляда, так, чтобы иметь возможность использовать их недостатки; и я видела, что мой дед не испытывает к таким людям, как я, ничего, кроме презрения. Это было действительно обидно. Грундо, может, и странный, но он не такой, как я, и моему деду он понравился.

И я испытала огромное облегчение, когда нам наконец разрешили встать из-за стола и выйти из этой высокой холодной комнаты. Дед вывел нас наружу через парадную дверь, навстречу яркому солнцу и чистому, холодному воздуху. Пока я стояла, моргая на солнце, дед спросил у нас:

— Как вы думаете, где лежит красный дракон?

Мы с Грундо переглянулись — и неуверенно указали в сторону самых далеких бурых гор, вытянувшихся на горизонте туманной зубчатой цепью.

— Верно, — сказал дед. — Это часть его спины. Сейчас он спит. Пробудится он только в случае крайней нужды, и разбудить его смогут лишь те, кто знает, как это сделать.

Дракон не любит, чтобы его будили. Последствия обычно бывают очень серьезные. То же относится и к белому дракону Англии. К нему взывают на свой страх и риск.

От того, как он это сказал, нас мороз подрал по коже. А потом дед добавил уже более нормальным тоном:

— Ну, теперь вам, наверное, захочется побегать, осмотреть окрестности. Ходите где хотите, только не пытайтесь кататься верхом на кобыле и возвращайтесь к шести. В шесть у нас чай, а не обед, как вы привыкли. Увидимся за чаем. А до тех пор у меня дела.

И он вернулся в дом. Потом мы узнали, что у него был кабинет в глубине дома, хотя в самом кабинете нам побывать не довелось. На самом деле нас это немного удивляло. Мы ни разу не видели, чтобы дед отправлял какие-то религиозные обряды или чтобы к нему наведывались прихожане — там и жилья-то никакого не было на много миль вокруг, — но, как неуверенно сказал Грундо, мы ведь не были в гостях у Гвина в воскресенье или в какой-нибудь церковный праздник, так что почем мы знаем?