Постфилософия. Три парадигмы в истории мысли - Дугин Александр Гельевич. Страница 51

Прилагательное от «вещь» будет скорее «вещий», чем «вещный» или «вещественный». Славяне понимали «вещь» как откровение, как онтологическое открытие и как откровение бытия. В понятии «вещь» мы имеем дело не с монотеистическим представлением о чем-то созданном, но, напротив, с дохристианским пониманием мира и его содержания как прямым проявлением бытия (поэтому «вещий»). Следовательно, русская этимология в попытках найти прямой аналог понятию «реальности» попадает в радикально иное пространство смыслов, где мы имеем дело с имманентной трансцендентностью манифестационизма, а отнюдь не с последними результатами дезонтологизации в ходе развитой креационистской схоластики и философских выводов из нее атеистического Нового времени.

Для нас «вещь», по определению, сакральна, другой вещи не существует, и для того, чтобы ее назвать, нужно иное слово. Поэтому мы и заимствовали термин «реальность», а вместе с ним и его смысл. И именно потому, что у нас нет своего слова для этого понятия, нам в огромной степени чуждо и само это понятие. При всей, казалось бы, ясности этой категории, мы совершенно не представляем себе, что такое «реальность». Это нечто, радикально чуждое нашему историческому, мыслительному и филологическому опыту. Чтобы понять, что такое «реальность» — в обычном западно-европейском философском смысле — необходимо совершить усилие.

«Реальность» есть та сторона мира, которая не является откровением истины, которая не содержит в себе сокрыто-открытой имманентно-трансцендентной причины и не указывает на трансцендентно-трансцендентного Творца. «Реальность» — это нечто сущностно несакральное, не-вещее, не вещающее. «Реальность» — это антитеза сакральности.

Американский фантаст, наркоман и шизофреник Филипп Дик сказал однажды: «Реальность — это как раз то, что остаётся, когда мы перестаём верить». Но для человека Традиции, там, где кончается сакральность, кончается всё. Поэтому ему совершенно не понятен концепт «реальности». Если для американца Дика есть что-то, что остаётся, когда он перестаёт верить во все, то у русского человека не остается ничего. Когда он перестаёт верить, он исчезает, его больше нет. «Если Бога нет, то все позволено»,— приходит к выводу Кириллов в «Бесах» Достоевского. И что же он совершает, раз уж «все позволено»? Он убивает себя. Альтернатива сакральности для человека традиционного общества — смерть и ничто.

И никакой «реальности» у русского человека не остается, ведь в русском языке нет даже такого слова. Научить «реальности» русского человека можно, научив его латинскому, французскому, английскому языкам с соответствующей культурой и философией. В нашем родном тезаурусе нет представления о res, о «вещи» в том смысле, в каком оно общепринято для европейцев. И для того, чтобы передать смысл термина «res», нам, возможно, придется перейти на язык жестов. Это непереводимое понятие.

Так же и «реальность»: несмотря на то, что она представляется чем-то само собой разумеющемся, на самом деле, совсем не такова. С этим надо осторожнее, так как мы имеем дело с определенным концептуальным изданием «ничто». «Реальность» — понятие глубоко «нигилистическое». Поэтому и Базаров в «Отцах и детях» назван «нигилистом». Базаров не верит в традиционные ценности, но он верит в материю, природу, науку, опыты, социализм. Базаров верит в «реальность», но при этом он не просто остается нигилистом, он за счет этой веры становится им.

Объект и субъект в отношении к реальности

Концепт «реальности» есть результат десакрализации именно креационистской модели мира. Если мы возьмём и начнём десакрализировать манифестационистскую культуру — например, китайское общество, — мы никогда не получим в результате концепта, хотя бы отдаленно напоминающего концепт «реальности». Китайцы не смогут оторваться от своего представления о сакральности и перейти к опыту «реальности», если они (предварительно!) не будут либо иудаизированы, либо исламизированы, либо христианизированы. И лишь после долгого и навязчивого обучения идее творения ex nihilo, они смогут понять (пусть далеко не все), что такое «реальность», и что такое «модерн». Пока всё, что мы имели в китайской истории и в истории других традиционных народов, это не модернизация в полном смысле этого слова, но ее имитация. Фундаментальные аспекты парадигмы модерна в таких обществах отсутствуют.

Здесь следует сформулировать важнейшее правило парадигмального анализа. Из премодерна в модерн по-настоящему невозможно перейти, минуя стадии креационизма и монотеизма. Поэтому, в частности, в Японии после Второй Мировой войны, когда американцы принялись модернизировать японское общество, они в первую очередь стали создавать католические и протестантские институты. Без внедрения креационистских установок понятие о реальности — и, шире, о парадигме модерна — недостижимо.

И хотя по внешним признакам в модерне живет сегодня большинство человечества, на самом деле, этот модерн по-настоящему утвердился только в Европе и США, которые прошли все фазы дезонтологизации осмысленно, решительно и последовательно. И в строгом смысле этого слова, реальностью обладает только то, что относится к опыту только этих западных обществ. В других местах — несмотря на модернизацию — парадигма модерна не утвердилась качественно и фундаментально, выкорчевав предшествующую парадигму окончательно, бесповоротно и безвозвратно.

Европейцы получили опыт реальности вместе с Ньютоном, до глубины души осознав ее вес вместе с яблоком, которое упало ученому на голову. В этом символическом жесте оно, видимо, как-то эту голову повредило. Ведь в этот момент возникла идея, что субстанция Небес и субстанция Земли — это одна и та же субстанция. Это был настоящий фундаментальный переход от представления о сакрализованном мире к представлению о «реальноетu». Дело не в том, что предшественники Ньютона не знали, что субстанция Небес и субстанция Земли это одно и то же. Они и не могли этого знать, потому что в парадигме Традиции это не так.

Для обитателей сакрального (или даже сакрализован-ного) мира Небо состоит из «духовного» вещества, Земля—из «материального». Более того, основной смысл существования Небес в том, чтобы быть субстанциально инаковыми по отношению к Земле. Если субстанция Небес, как внезапно осознал Ньютон, и субстанция Земли являются одной и той же, то это значит, что Неба нет, т.е. мы живём в аду. Это расколдовывание мира, его десакрализация была фундаментальным опытом разрыва для всего европейского человечества — разрыва в научном, концептуальном, моральном и психологическом смыслах.

Утрата сакральности и сделало окружающий мир «реальностью», набором «вещей» (в смысле res), осознанных как объекты. Вместо многомерной иерархической Вселенной, состоящей из разных онтологических слоев и населенной мириадами видимых и невидимых существ, обнаружилось протяженное полотно (пространство) объектов. В этимологическом смысле понятие «объект» (лат. ob-jectus) означает «пред-мет» (дословно, «нечто, брошенное перед»). Приставка «ob», «перед», «пред» чрезвычайно многозначительна, так как заведомо указывает на то, что есть некто, перед кем нечто метнули, бросили. Этим «некто» является субъект (лат. subjectus, дословно «под-брошенный»), рассудочный человеческий индивидуум. Если сакральный мир состоит из священных (вещих) вещающих вещей, то «реальность» состоит из «пред-брошенных» предметов, качественно (по своему бытию—или небытию) однородных и предложенных к созерцанию или действию человеческого рассудка.

Так, «реальность» в своем происхождении, хотя и описывает всю совокупность объектов (отсюда выражение «объективная реальность»), на самом деле, неразрывно связана именно с субъектом в понимании Нового времени. «Реальность» — это то, что всегда находится напротив индивидуального рассудочного человека модерна, и вне такого картезианского человека с его специфической рассудочной онтологией (cogito ergo sum) она полностью утрачивает свой смысл. Если нет заведомо «подброшенного» мыслящего свидетеля (субъекта), то предмету (объекту) не перед кем быть брошенным, а следовательно, он перестает быть объектом, перестает быть объективным. Объективность приобретает смысл только в паре с субъективностью, а «объективная реальность» есть не что иное, как рациональная конвенция, неразрывно связанная с субъектностью Нового времени.