Долина роз (Приключенческая повесть) - Недолин Иван Петрович. Страница 19

— Пожалуйста, господа, — пригласил мулла гостей, — присаживайтесь.

Пожилая башкирка вошла вновь с четвертью в руках, поставила ее на стол и скрылась.

— Кумыс, — коротко сказал хозяин. — Прошу отведать.

Послышался звонкий хлопок, шипение. Синевато-белая жидкость полилась в чашки, пенясь и распространяя кисловато-сладкий запах.

— Прошу с дороги, перед закуской.

— С великим удовольствием! — Андрей Матвеевич выпил чашку напитка одним духом и крякнул. — Хороший! Настоящий горный! Обоснуемся на месте — будем выделывать кумыс сами.

— Э… почему сами? — не понял англичанин.

— Ахмет нас снабжать будет кумысом.

Англичанин кивнул головой и выпил. Мать пригубила чашечку, морщась. Остальные, к удовольствию хозяина, пили кумыс охотно и с завидным аппетитом принялись за еду.

Башкирка-хозяйка, старшая жена муллы, появившись снова, принесла еще закуски, еще кумысу. А затем на столе очутилась четверть с другим золотисто-желтым густым напитком.

— Прошу отведать, — угощал мулла, наполняя чашки.

— Медовая! Добро! — приветствовал Дубов. — Ну, будь здоров, хозяин!

Зазвенели чашки, все чокнулись. Разговор вскоре стал более оживленным. Андрей Матвеевич раскраснелся, разговорился. Медовый напиток давал себя знать.

После чашки освежающего кумыса у меня отяжелели ноги. Мне предложили отведать медовки. Сладкий напиток мне понравился. Выпив чашку медовки, я почувствовал, что стены дома, нары с пуховиками стали медленно вращаться. Щеки и уши у меня пылали.

— Владя! Что ты такой красный? — воскликнула Люба.

Все засмеялись, а мама испугалась:

— Напоили мальчика! Заболеть может!

Отец заботливо перенес меня на нары и уложил. Едва голова моя склонилась на подушку, как я заснул. В ушах звенели нежные колокольчики, в глазах переливались радужные огни… А затем все пропало… Крепкий сон завладел мною.

Утром, когда меня разбудили, я увидел, что все вновь сидели за столом, завтракали. А мне казалось, что я задремал на одну минутку и это все еще продолжается обед.

Мы снова тронулись в путь. Обоз наш обогатился стадом. Среди повозок, под присмотром Ахмета и Вещего, шли две коровы, бычок, десяток овец. Продовольственные запасы пополнились бочонками масла, меду. В плетеной просторной корзине изредка поднимали возню куры.

Отец расплатился с муллой чаем, сахаром и мануфактурой. От денег хозяин отказался.

— Дарю, не продаю, — говорил он. Но натуральные подношения отца принял с видимым удовольствием.

Среди лошадей нашего отряда оказались две новые. Низкорослые, большеголовые, диковинные на вид.

— Настоящие башкирские, — представил их Дубов спутникам. — Зиму под открытым небом гуляют, корм из-под снега достают. Кумысницы свои у нас будут.

Прощаясь с муллой и соседями-башкирами, Андрей Матвеевич наказывал:

— Если заглянет кто — о нас не упоминайте. Спросят — ведать, мол, не ведаем, знать не знаем.

— Будьте покойны. Глаза не видали, уши не слыхали.

Лошади тронули, колеса загромыхали, и вскоре гостеприимная деревня осталась позади.

Горы, леса, скалы снова окружили нас. Шумели ручьи. Лес и луга были полны пением и свистом птиц. Зрели ягоды, пестрели цветы. Носились, жужжа, пчелы. Вечерами тонко, назойливо попискивали комары. Ночью пугали своим криком филины. В траве стрекотали голенастые кузнечики. Возле куч рыхлой земли, листа и мелкого хвороста хлопотали муравьи. На солнцепеке, на коре берез и сосен, на пнях нежились золотисто-красные божьи коровки. В лесу, невидимые, бродили медведи, крались стаи волков, волчица обучала своему искусству волчат, стлались по земле, принюхиваясь, пушистохвостые лисы. Белки резвились на ветвях, пробуя незрелые еще орехи. Стрелой неслись по-летнему серые зайцы. Из нор и щелей выползали на теплые камни змеи. Венценосные безвредные ужи неторопливо извивались по земле, выбирая места потенистей, сырые, влажные. Свистя, как стрела, проносились стайки лесных голубей. Распластав широкие крылья, высоко в безоблачном небе наравне с вершинами гор парили орлы.

Дорога шла с перевала на перевал, из долины в долину, через ущелья, еле заметная, глухая, заросшая. Старая дорога… Сколько сот лет служила она и кто держал по ней путь? Из сибирских равнин, с востока на запад, валили через горные дебри полудикие орды. Отступая под обратным натиском, уходили они в горные трущобы. Вооруженные кремневыми самопалами и топорами, осторожно шли первые завоеватели, пионеры Урала. С шумом, песнями и посвистом промчались отряды пугачевской вольницы. Скакали из аула в аул, от стойбища к стойбищу гонцы башкирских повстанцев, разнося весть о Салавате Юлаеве, Карагуле, о вожаках, поднимавших народ против угнетателей. С палкой в руках и котомкой за плечами, с топором, лопатой и кайлом, с котелком и решетом — шли парами и в одиночку золотоискатели. Над старой заброшенной горной дорогой незримо вставали тени жителей давно минувших лет.

На привалах днем взрослые иногда стреляли в цель. Отец в прошлом году подарил мне в день рождения маленькое ружье, карабин, и научил, как с ним обращаться. Однажды и я принял участие в состязании. Стреляли в лист бумаги, укрепленный на пне. Выстрел мой был хорош, меня похвалили:

— Молодец! Глаза у тебя зоркие, руки твердые!

Люба смотрела на меня, как на героя. Да и сам себе я казался отважным охотником вроде героев Майн-Рида и Купера, книгами которых я так увлекался. Я не расставался с ружьем, пользовался каждым случаем пострелять, напрашивался в помощники ночных дозорных по лагерю.

— Владислав — хороший мальчик. И Любочка у вас славная, — вздыхая, говорила Клавдия Никитична. — А вот меня бог обидел дочкой, всю жизнь ждала…

По-моему, Клавдия Никитична права, нахваливая Любу. В самом деле, Люба прелестная девочка. Черноглазая, с каштановыми кудрявыми волосами, застенчивая, мечтательная. Наружностью она в мать, а характером в отца: отзывчивая, нежная. Отец души в ней не чаял, баловал ее всячески. Я тоже любил сестру нежным братским чувством и считал ее самой красивой девочкой на свете.

В дороге все чувствовали себя хорошо. Скучали только мама и Николай Дубов, да охала, устав от необычно длительного для нее путешествия на лошадях, Клавдия Никитична. Дубов, глядя на нее, шутил:

— И, мать моя! Тебе горы эти помогут лучше Кисловодска, лучше любого модного курорта! Смотри, как все загорели, поправились. Да и ты посвежела.

Андрей Матвеевич вышел из простых людей. Хитростью, упорным трудом, сметкой он сколотил себе капитал и быстро пошел в гору, умело используя возможности обогащения на Урале в годы «золотой лихорадки». Нажив с течением времени многомиллионное состояние, будучи промышленником, известным в деловых кругах всей России, он так и остался в жизни грубоватым мужиком, настойчивым и цепким, порой жестоким. Отец уважал его за деловитость, за умение, с которым он ворочал своим огромным делом, управлял армией рабочих и специалистов своих предприятий. Дубов уважал отца за энергию, знание дела, исполнительность и честность. «Другого прогнал бы за вольнодумство, — часто говорил об отце Дубов, — а с ним дружу. Знающий и честный работник».

Англичанин в пути всегда ехал верхом. Его вороной жеребец был хорошо выезжен. Пытливо осматривая окрестности, Рисней порой восклицал:

— Такие просторы и богатства! И почти не заселены!

Георгий Дубов красовался на коне, сверкая оружием и погонами. Николай скупал, читал и спал, поудобнее прикорнув в повозке. Андрей Матвеевич приказал оседлать приобретенного у муллы рысачка и порой садился верхом. Рысачок был диковат, вставал на дыбы, бросался в сторону, но Дубов скоро усмирил его, показав себя хорошим наездником.

Ахмет Гареевич был всегда в отличном настроении, хотя дел у него было больше всех. Он выполнял обязанности кучера, конюха, когда требовалось, грузил, упаковывал, а уж все, что касалось ухода за лошадьми, целиком было на нем.

Марфуга хлопотала возле Клавдии Никитичны и матери, помогала мужу и Фоме Кузьмичу. Старый повар показал, что его искусство тоже что-то стоит и ловко орудовал возле огня, решительно привлекая в помощники женщин, а меня гоняя за хворостом.