Долина роз (Приключенческая повесть) - Недолин Иван Петрович. Страница 23

— Шесть дней делай, седьмой — господу твоему, — соглашался Фома Кузьмич. — Это уж так положено. Закон.

Работал он старательно и споро, показав себя неплохим плотником. За эти дни он загорел, посвежел, стал подвижней.

— Жирок-то мы с вами, Андрей Матвеевич, малость спустим. В пользу нам работенка.

Дубов добродушно улыбался:

— Курорт…

Строительная площадка быстро заполнялась лесом. Срубленные и очищенные от коры и ветвей деревья подвозили на лошадях. По всем правилам, по шнуру, заложили фундамент под дом, благо камня всюду было много. Выкопали несколько ям, поставили столбы, обозначилась линия будущей ограды. Ее решили сделать в виде частокола из высоких тонких молодых сосенок, с заостренными концами. Гвоздей было мало, железо заменяли деревом. Усадьбу строили около склона горы, у пещер, которые предназначались для кладовых после некоторого переоборудования.

Заложили первые венцы жилого дома. Бревна клали добротные, толстые, ровные. Одна сторона дома с парадным ходом и верандой выйдет наружу, остальные три — в ограде. Рядом наметили скотный двор.

— Отстроимся — хорошая усадьба будет. Огородимся — не подступись ни зверь, ни лихой человек, — радовался Дубов. — А все наш дорогой Борис Михайлович, без него бы пропали. Он да Фома Кузьмич — форменно наша надежа. А мы все… — Дубов покосился на Риснея и на своих сыновей, — неженки, белоручки, барчата. Вот Владека я хвалю. Трудится на совесть, значит, дельный человек из него получится.

В трудах и заботах незаметно прошел август. Посвежело. Лес в верхней части своей, у каменного обрыва, стал украшаться багряными и золотыми красками. Осень опускалась на долину медленно, не спеша. Обильней становились туманы по утрам. Посеянная полоска озимой ржи оделась в изумрудную зелень. Зяблевое поле, приготовленное под весенний сев яровых и для овощей, под огород, жирно отливало черноземом.

Большой шестистенный дом весело желтел свежеструганными бревнами. Высокий островерхий частокол окружал усадьбу. Рядом заложены были постройки конюшни, хлеба для коров и овец. Поднимался частокол и вокруг скотного двора. Вдали желтело небольшое легкое строение, наподобие будочки. Это соорудили ванную на теплых ключах.

Дом состоял из двух половин, разделенных прихожей. В одной части помещались кухня и две комнаты — Фомы Кузьмича и Ахмета с Марфугой. В другой был общий зал-столовая и три комнаты: стариков Дубовых, наша и холостяков — Риснея и сыновей Дубова. Жилище вышло грубоватое, но солидное и теплое. Сложили кухонную плиту и отопительные печи. В общем зале устроили камин. Бревен было вдоволь, труднее было заготовить доски для пола, потолка, дверей. Ахмет и Фома Кузьмич долгие дни, взобравшись на козлы, работали с маховой пилой. Мебель получилась неказистой на вид, но прочной и удобной — столы, табуреты, скамьи. Обзавелись и шкафами для одежды, для посуды. Крышу сделали из тонких бревен, покрыли их каменными плитами, как черепицей. Стекла у нас оказалось недостаточно. Пришел на помощь англичанин. Он предложил использовать для окон фотопластинки. Снимки он отпечатал, архив же пластинок передал отцу. Окна из такого материала получились замечательные. Свет они пропускали тусклый, но зрелище было редкостное. На окнах можно было проследить весь путь и приключения нашего общества, начиная со сбора в городе и кончая строительными работами и новосельем. Обитатели дома часто любовались этой своеобразной выставкой.

Мать украсила свою комнату привезенными из города (картинами), фотографиями, ковриками. Уголок нашей семьи получился уютный.

Пианино поставили в общей комнате. Накануне переезда в дом вспыхнуло электричество. Динамо-машина работала на двигательной силе ручья в маленькой пещерке сзади дома. Вода с саженной высоты падала на лопасти деревянного колеса, от которого шли провода к динамо.

В октябре подготовка к зиме была закончена. Новоселы обеспечили себя жильем, продовольствием, топливом, светом, а скот — помещениями и кормами. Но вымотались все до последней степени, так как работали буквально дни и ночи.

Зима наступала медленно, не торопясь. Золотой багряный пояс в лесу опускался все ниже, охватил весь лес. Пожелтела трава. Начались утренние заморозки. Утром трава сверкала, искрилась инеем, днем пригревало. В лесу с легким шелестом падали листья, нога тонула в них, как в пушистом ковре. Припечалясь, теплились по ночам в темном осеннем небе звезды. Пришли длительные обкладные дожди, ненастные дни. Падали густые туманы.

Снег выпал внезапно. Накануне моросил дождь, к полуночи похолодало и как бы несмело, поодиночке стали опускаться пушистые узорчатые снежинки. Ночью снег пошел сильней. Утром вся долина — и луга, и леса — оделись в белый пушистый наряд. Незамерзшее темнело озеро, а в камышах изредка перекликались одинокие припоздавшие утки. Позже мы убедились, что часть озера не замерзает совсем, со дна здесь бьют теплые ключи.

Утром отец разбудил нас радостным сообщением:

— Ну, дети, сегодня будем обновлять лыжи!

Торопливо одевшись, мы выбежали на крыльцо. Яркий свет ослепил нас. Долина, покрытая снегом, искрилась под солнцем. От незамерзшего озера поднимался пар.

Снег лег прочно, не растаял. Крепчали морозы. Зима вступала в свои права.

Зимой особенно явственно ощутили мы тишину нашей долины. Отгороженная от внешнего мира высокими гребнями гор, она не знала ни бурь, ни ветров, ни буранов. Снег здесь падал тихо, медленно, большими хлопьями.

Когда закончилось оборудование нашего жилища, отец принялся за неведомую нам работу. Вначале он что-то вычерчивал, вычислял, прикидывал. Затем, обложившись инструментами, катушками проволоки, белой жестью, долго мастерил какой-то аппарат, маленький, но сложный. Однажды, выбрав день потеплей, они вместе с Ахметом и Фомой Кузьмичом натянули между вершинами двух высоких сосен на склоне горы проволочную сетку. Ветви кроны деревьев начинались высоко от земли, чтобы добраться до них, пришлось сделать высокую лестницу. От этого сооружения в дом протянули двойной провод, прикрепили его к установленному в общей комнате аппарату.

— Что мастеришь, Борис Матвеевич? — поинтересовался старший Дубов. — Телеграф, что ли? Смотри, как бы весной на твоей сетке вороны гнезд не настроили.

— Телеграф, Андрей Матвеевич, телеграф… Вы угадали. Новости будем получать, — сказал взволнованно отец.

— Что же за новости вы с тех сосен получите? Ведь провода-то у вас дальше не идут?

— Беспроволочный телеграф будет…

— Ого! — воскликнул Рисней. — Инженер Кудрявцев хочет радиостанцию соорудить? Как на военных кораблях? По способу Маркони?

— Нет, по способу русского ученого Попова, — возразил отец.

— Виноват, насколько мне известно, английское адмиралтейство оборудовало свой военный флот установками беспроволочного телеграфа по способу, изобретенному и запатентованному Маркони, — доказывал англичанин. — Да и ваше военное ведомство купило права на такие установки у него же.

— Запатентовано это изобретение было, верно, Маркони, но изобретено оно было ранее нашим русским ученым Поповым, — спорил отец.

— Что же, Маркони перехватил секрет Попова? Технический плагиат?

— Как хотите называйте. Да это уже не секрет теперь. В технических кругах и в России и за границей отлично знают подлинную историю с изобретением беспроволочного телеграфа.

— Э, бросьте, мистер, спорить — вмешался Дубов, — не впервой иностранцы изобретения русских за свои выдают. Бритвами, и теми не брезгуют.

— Бритвами?! — не понял Рисней, высоко поднимая брови.

— Ну да, обыкновенными бритвами. Их делают у нас в Нижегородской губернии, в селе Павлово, в кустарных мастерских. Хорошие бритвы, заграничным не уступят. И дешевые. А немецкие торговцы додумались закупать по дешевке павловские бритвы, увозить их в Германию, в город Золинген, там ставить заводскую марку и ввозить эти бритвы вновь в Россию под видом заграничных, золингенских, и по дорогой уже цене.

— Да? — поморщился Рисней. — Очень может быть. На то и коммерция.