Восстание ангелов в конце эпохи большого модерна - цур Линде Отто Дитрих. Страница 11

Добыча сырьевых ресурсов — это по-прежнему специфика стран Юга (во многом мусульманских или со значительной частью мусульманского населения), расположенных преимущественно в тропиках и субтропиках — большей частью в районе Индоокеанской дуги. Будучи заинтересованы в пересмотре существующей системы распределения природной ренты, члены этого геоэкономического макрорегиона стремятся также к установлению на планете нового экологического порядка. Одновременно на задворках цивилизации формируется еще один, весьма непростой персонаж — архипелаг территорий, пораженных вирусом социального хаоса, постепенно превращающийся в самостоятельный стратегический пояс Нового мира — Глубокий Юг. Это как бы перевернутый транснациональный мир, чье бытие определено процессами радикальной демодернизации и теневой глобализацией асоциальных и прямо криминальных тенденций различной этиологии.

Появление Глубокого Юга свидетельствует о реальной опасности для ряда государств вообще утратить свои социальные и мобилизационные функции, выставив «на продажу» буквально все, последовательно снижая финансирование затратных статей государственного бюджета, т. е. ограничивая расходы на воспроизводство организованной социальной среды и населения. Страны, чьи социальные организмы не выдерживают прессинга новой глобальной пирамиды, деградируют, коррумпируются и разрушаются, фактически оказываясь во власти кланово-мафиозных структур управления, по-своему включающих низкоэффективный хозяйственный и даже мобилизационный (цивилизационный) потенциал этих стран в мировой хозяйственный оборот. В них нарушается «существующее экономическое равновесие» и начинает действовать инволюционный механизм интенсивной трофейной экономики, превращающий ее плоды, по крайней мере отчасти, в средства и продукты, необходимые для поддержания минимальных норм существования населения. (По этой причине растущее число людей на территориях Глубокого Юга оказывается охваченным в той или иной форме лихорадкой тотального грабежа, по сути… самих себя.) Но львиная доля полученной таким образом сверхприбыли уходит все-таки на жизнеобеспечение и предметы избыточной роскоши для руководителей кланов и, кроме того, перемещается в сферу мирового спекулятивного капитала. Подобный механизм «самопоедания» дестабилизированных пространств нового, Четвертого мира оказывается в чем-то сродни грандиозному политико-экономическому механизму глобальной олигополии, одинаково с ней действуя вне правового поля национальной государственности, разрушая ее.

Мировая экономика, смыкаясь с политическим мироустройством, постепенно начинает походить на известный многоярусный «китайский шар». Иначе говоря, глобальную конструкцию, внешняя оболочка которой — транснациональный метарегион, существующий за счет организации мирового рынка (наподобие государственного), определяя правила игры, форсированно развивая одни отрасли и «гася» другие, взимая с мирового хозяйства своего рода универсальный налог. Наконец, активно внедряя виртуальные схемы неоэкономической практики, извлекая прибыль из утонченных форм кредита и управления рисками (то есть умело манипулируя категориями времени и вероятности). Словно знаменитая лента Мебиуса, эта внешняя оболочка плавно переходит в собственную трансрегиональную изнанку, получающую свою «черную» ренту на путях прямого присвоения и проедания ресурсов цивилизации. Внутри же «шара» в той или иной последовательности располагаются другие геоэкономические миры-пространства: специализирующиеся на перераспределении горной или биосферной ренты; на производстве товаров массового спроса; на ренте инновационной и технологической в ее различных модификациях.

Что предпочтительнее и доходнее в этих условиях: власть над природой или власть над обществом? Новая конфигурация Мирового Севера и Мирового Юга базируется на тесном взаимодействии, а подчас и фактическом слиянии экономических и политических функций. Трансформация собственно экономической деятельности плавно перерастает в социотопологию — особую, неолиберальную глобализацию, придающую мировому сообществу желаемую форму, закрепление и поддержание которой обеспечивается затем всеми имеющимися в распоряжении современной цивилизации средствами. При этом явственно просматривается тенденция разделения де-факто суверенитета государств на разные классы. А место утраченного идеала мирового гражданства, общества «свободы, равенства и братства» занимает, кажется, символ Великой иммиграционной стены. Так что на пороге Нового мира в глобальном сообществе стран и народов возникает парадоксальный на первый взгляд геном новой сословности XXI века и его неодемократической иерархии.

Магические лабиринты новой экономики, неоавгурическое искусство «chart reading», финансовый герметизм ставят перед нами те же проблемы, что и философские проявления постмодерна в иных областях. Подобно тому, как мы оставляем открытым вопрос о последнем значении постмодерна, нельзя заранее вынести окончательный приговор и зреющей мутации экономической модели, переходу от капитализма к посткапитализму. Постмодерн не просто отказывается от модерна, он иронично уравнивает модерн с премодерном, но с таким премодерном, который взят в качестве фрагмента и выхолощенного знака. Новая финансовая система, в которой «технический анализ» и магические спекуляции трейдеров соросовского типа будут занимать все более центральные позиции, также не исключает механизмы классического капитализма, она их вбирает в себя в снятом виде, уравнивая при этом с фрагментами экстравагантных принципов, заимствованных из совершенно иных историко-культурных и экономических контекстов. При этом весьма вероятно, что, преодолев социализм и иные, еще более архаичные формы хозяйства, новый финансовый строй в дальнейшем включит в себя отдельные, экзотические элементы, заимствованные из альтернативных экономических моделей. Нельзя априорно исключить, что на каком-то этапе посткапиталистическая реальность снова введет в моду «марксизм», как модной становится одежда 50-х, 60-х или 70-х в молодежной стилистике Нью-Вэйв. Мы стоим на пороге «чудесного нового мира», мира биржевого волшебства, герметических заклинаний брокеров, электронного движения автономного капитала. У этого мира много различных черт — гротескных, ироничных, экстравагантных, экзотических и зловещих. Однако история, которая есть бытие в действии, в своих построениях оказывается шире умозрительных конструкций, непредсказуемее политически мотивированных прогнозов. С ростом значимых для человечества видов риска все чаще возникает вопрос: не станет ли геоэкономический универсум очередной преходящей версией Нового мира, убедительной утопией, прикрывающей истинное, гораздо более драматичное развитие событий на планете? И вот уже наряду с моделью исторически продолжительного североцентричного порядка (во главе с Соединенными Штатами) с пристальным вниманием рассматривается пока еще смутный облик следующего поколения сценариев грядущего мироустройства. А их в футурологическом ящике Пандоры совсем не мало: вероятность контрнаступления мобилизационных проектов; перспективы развития глобального финансово-экономического кризиса с последующим кардинальным изменением основ социального строя; радикальный отход некоторых ядерных держав от существующих «правил игры», демонстрационное использование оружия массового поражения и растущая вероятность той или иной формы ядерного инцидента; будущая универсальная децентрализация международного сообщества…

Существуют и гораздо менее распространенные в общественном сознании ориенталистские схемы обустройства мира Постмодерна — от исламских, квазифундаменталистских проектов до конфуцианских концептов, связанных с темой приближения «века Китая». С ростом числа несостоявшихся государств проявилась также вероятность глобальной альтернативы цивилизации: возможность распечатывания запретных кодов антиистории, освобождения социального хаоса, выхода на поверхность и легитимации мирового андеграунда, утверждающего на планете причудливый строй новой мировой анархии… ХХ век уходит со сцены как великий актер, провожаемый не шквалом аплодисментов, а звуками реквиема, имеющими свою национальную окраску, для каждого Дивного Нового Мира, потерпевшего крушение. Собрания обломков, оставшихся после катастрофы, становятся лексиконами ушедшей эпохи, а люди, ведомые томлением духа, принимаются за возведение лесов для строительства очередного Дивного Нового Мира, на этот раз мира эпохи постмодерна. Век завершается, демонстрируя неведомые ранее возможности мгновенного «перемещения событий», глобального информационного мониторинга, прямой и действенной проекции властных решений практически в любой регион земли, обеспечивая единство рода человеческого уже не только в пространстве, но и в реальном времени. К тому же многие угрозы и вызовы, вставшие в полный рост перед нами на пороге третьего миллениума от Рождества Христова, также носят глобальный характер.