Этика и психология науки. Дополнительные главы курса истории и философии науки: учебное пособие - Щавелёв Сергей. Страница 5

Итак, случается сплошь и рядом считаться или же считать себя учёным, но на поверку ещё или уже им не быть. Но точно так же, повторю, обстоит дело в любой другой профессии. Только практические профессии надёжнее и быстрее отбраковывают кадровый балласт – кто же согласится терпеть убытки из-за нерадивого помощника или бездарного партнёра? В науке же можно десятилетиями паразитировать на более работящих коллегах и даже слыть ничего себе учёным, педагогом.

Причём к науке желает примазаться куда больше народа, нежели, допустим, к искусству или же к бизнесу. Без голоса и слуха не получить консерваторского образования; без стартового капитала не завести собственного дела. Куда легче мнить себе учёным. Не случайно довольно многие лица, от науки далёкие, на досуге занимаются какими-то «исследованиями», пишут какие-то «труды», в надежде, что те в один прекрасный день их прославят. Отсюда же повальный интерес публики к так называемой паранауке. Она позволяет заменить дарования и каждодневный труд иллюзией знания (то ли об «экстрасенсорных феноменах», то ли от «открытиях» «доктора» Мулдашева [25] «циклопов с тремя глазами», скрывающихся где-то в горах Тибета…). Хуже всего для науки и для общества, что множество псевдоучёных имеют настоящие учёные степени, которые они просто купили или иначе вымогай у своих недобросовестных, корыстных или чересчур конформных коллег.

Так что учёными считает себя гораздо больше лиц, нежели имеется тех людей, которые ими являются на самом деле.

Одним из признаков учёного, наоборот, как и у всякого профессионала, служат мучительные сомнения в своей собственной состоятельности. Точнее, «одним полушарием мозга» мы гордимся своими достижениями, а «другим» подозреваем себя же в самозванчестве, опустошённости [26]. Отсутствие одного или другого из этих амбивалентных чувств характерно для посредственностей (уж эти-то всегда довольны собой, либо впадают в парализующее мысль отчаяние). Баланс гордыни и самоуничижения меняется в зависимости от характера, возраста, перипетий личной судьбы учёного.

Но история науки знает случаи, когда некто на досуге, вовсе не служа в учебно-научных заведениях, годами действительно создаёт труд, который прославит его в веках. Формально он ещё или уже не подходит под звание учёного, но именно он, а не сонм малодаровитых ленивых коллег с пропусками в институты Академии наук да университетскими дипломами, им является. Известный пример наших дней – Григорий Перельман [27], бывший научный сотрудник, несколько лет уже безработный, живущий анахоретом, на матушкину пенсию, собирающий в сезон грибы в окрестностях Санкт-Петербурга; доказавший на досуге неразрешимую лет сто теорему Пуанкаре [28] и за это заслуживший самую престижную для математиков награду (медаль Филдса); отказавшийся её получать вместе с денежным призом. Подобные случаи напоминают нам, что, как и везде, в науке только встречают по одёжке (степеням, званиям, должностям), а провожают по иным показателям. Звание учёного не выдаётся раз навсегда с тем или иным дипломом. Его надо заслужить; если хотите – завоевать. А потом много трудиться, даже страдать ради того, чтобы его сохранить. А если вольно или невольно отошёл от академических занятий, признаться в этом хотя бы самому себе. Не делать вида, что ты остался в науке. Вежливо попрощаться с ней. Другие профессии заслуживают не меньше уважения. Тем более в наше время и в нашей стране.

Считаешься ты или не считаешься учёным – не так уж важно. Главное им быть – для начала в своём собственном сознании. Тогда, глядишь, и коллеги тебя признают таковым. Может быть. Со временем. А по-другому никому не удастся стать и быть учёным.

Выбор профессии

Как становятся учёным? Отчасти так же, как выбирают другие профессии. Кто-то по счастливой случайности, оказавшись волею судьбы в нужном месте в нужное время. Кого-то запихивают в университет, потом в аспирантуру деспотические родители. Иные сами мечтают пойти по стопам учёных предков – и идут. Некоторые выбиваются на академическую стезю из рабочих или крестьян. Точно также бывает и у актёров, писателей, инженеров, врачей, представителей иных творческих профессий и династий.

Надо признать – при любом из жизненных стартов получаются как способные исследователи, так и бездари. Вот два известных советских археолога – Пётр Николаевич Третьяков (1909–1976) и Иван Иванович Ляпушкин (1902–1968). Первый из интеллигентной семьи, вундеркинд – начинал археологические поиски ещё в школьном кружке при столичном доме пионеров. Стал членом-корреспондентом академии наук СССР. Другой – крестьянин, на всю жизнь сохранивший сельский выговор; долго служивший в армии. Оставшийся «просто» доктором наук. Их спор о путях и сроках заселения славянами Восточной Европы составил эпоху в истории русской археологии. Время показало, что ближе к истине почти всегда оказывался Ляпушкин. Он же гораздо больше успел сделать «в поле» – на разведках и раскопках. Хотя и у его вечного оппонента Третьякова встречались интересные гипотезы и выводы.

На похоронах Ляпушкина, вспоминает Л.С. Клейн, закалённый на высокопоставленной партийной работе Третьяков рыдал; хотя никто другой так не переживал. Без честного критика учёному остаться куда трагичнее, чем без льстивого подпевалы.

Отсюда следует, что внешние факторы выбора профессии заведомо вторичны по сравнению с внутренними мотивами и личными способностями будущего специалиста. Хотя чаще и лучше получаются учёные из отпрысков интеллигентных семей. Эти молодые люди уже как-то подготовлены к восприятию сложных знаний, вообще рафинированной культуры. Недаром говорилось – чтобы стать интеллигентным человеком, надо закончить три университета (тобой, отцом и дедом). Вместе с тем и дети преподавателей порой выходят в двоечники; отпрыски академиков – в хиппи и бомжи. В пресловутой телеподелке «Бригада» сын астронома, наречённый «Космосом», имеет призвание вульгарного уголовника. Хуже всего, когда учёные родители толкают (и нередко) в науку своих потомков, на которых «природа отдохнула». Лучше уж в банду, по-моему, – меньше вреда для науки и общества; легче обезвредить.

Есть группа профессий, где одного желания ими заниматься мало. Таковы прежде всего искусство и спорт. Без музыкального слуха не стать композитором; с астеническим телосложением не возьмут в тяжелоатлеты. В науке, по сути, то же самое, только ограничения не столь очевидны. Бесполезно поступать на физико-математический или лечебный факультет с низким (ниже эдак 120) коэффициентом интеллекта. То есть можно и поступить по блату, и даже потом работать в лаборатории или клинике, но в качестве кадрового балласта. Между тем на другом рабочем месте этот же самый человек был бы органично успешен в карьере, полезен людям и по заслугам уважаем ими. Это азы профессиональной ориентации. В США в полицию, например, наоборот, не принимают кандидатов со слишком высоким интеллектом: им придётся тяжко среди сослуживцев… К тому же в науке полно дисциплин, не столь сложных, как физика да математика, хирургия или фармакология, где человек со средними способностями, но работоспособный и мотивированный, вполне может добиться какого-то успеха. А за спиной кафедрального или лабораторного недоросля над его претензиями считаться учёным будут хихикать все, вплоть до лаборантов и студентов.