Драма Иова - Мацейна Антанас. Страница 25

Таким образом, эти три способа утешения — интеллектуальное, примиренческое и провиденциальное — являются основными. Утешая другого, человек ищет ответа либо в какой-то умственной формуле, либо пытается обратить внимание страдающего на преходящность страдания и этим вызвать примиренность с собственной судьбою, либо, наконец, старается обрадовать жалующегося человека светлыми надеждами на будущее и радостной картиной будущей судьбы, которую сотворит Господь безграничным своим Провидением. Однако нетрудно заметить, что все эти способы утешения не выходят на онтологические широты экзистенции. Все они остаются на психологически-моральном уровне, в них звучит призыв к терпению, к вере или смирению перед высшей волей. И ни одном из них нет того, чего ищет жалоба. Жалоба в своем существе есть предъявление человеческого бытия. Жалоба это постановка онтологического вопроса. Человек жалуется потому, что его экзистенция омрачается, потому что его настигает угроза небытия. Между тем все эти способы утешения не рассеивают этого мрака и не устраняют угрозы небытия. Они только призывают человека вытерпеть во мраке, пока этот мрак не рассеется. Поэтому Иов правильно отвечает своим утешителям: «И я мог бы так же говорить, как вы, если бы душа ваша была на месте души моей; ополчался бы на вас словами, и кивал бы на вас головою моею; Подкреплял бы вас языком моим, и движением губ утешал бы» (16, 4–5). Сочувствие, подлинное и глубокое сочувствие должно быть не словом, но действием. Между тем все утешения и сочувствия, о которых идет речь, только словесные, только психологические, только морализирующие, а потому – не удовлетворяющие и не утешающие. Они остаются где-то около сильно жаждущей жалобы. Они не затрагивают бытия страдающего человека. «Говорю ли я, не утоляется скорбь моя; перестаю ли, что отходит от меня?» (16, 6). Этими словами Иов хочет сказать, что в любом случае, примет ли он формулу Елифаза и почувствует, что страдает по своей вине, или смирится по совету Софара и будет ждать, когда страдание пройдет, или, наконец, обратит свой взор в будущее и будет радоваться будущей восстановленной своей судьбе — в любом случае теперешняя боль останется такой же тяжкой и такой же уничтожающей. Поэтому желание друзей утешить Иова, как представляется, не увенчалось успехом и сам их приход к нему оказался бессмысленным. Исполнив свой психологически моральный долг, они так и не смогли ничего дать, что смогло бы выпрямить Иова в его бытии. В поисках ответа они, в конце-концов, начали спорить с тем, кого утешали. Утешение превратилось в своеобразную борьбу, которую прервал сам Бог, упрекнув утешителей и велев им просить Иова, дабы тот помолился и принес за них жертву (42, 8).

Эта неудача друзей Иова наводит на мысль — а возможно ли вообще утешение?Может ли один человек утешить другого? Может ли человек дать ответ, которого ищет жалоба? Утешение экзистенции всегда только психологически моральное или чисто теоретическое. Между тем жалоба, будучи онтологическим вопросом, ищет онтологического ответа. Поэтому человеческое утешение, как ответ, расходится с жалобой, не соответствуя уровню последней. Поэтому оно и не в состоянии ответить так, как того хочет страдающий человек. Неудача друзей Иова не случайна. Они попытались рассмотреть жалобу Иова со всех сторон. Они старались дать разные ответы. И все же они не удовлетворили Иова. Не удовлетворили потому, что не смогли пробиться на онтологический уровень и вместо новых советов дать Иову новое бытие. Друзья Иова проиграли спор с Иовом. И это был не индивидуальный проигрыш Елифаза, Софара и Валдада. Это был проигрыш всей человеческой экзистенции. Утешение есть реакция экзистенции на жалобу. Но жалоба, как говорилось раньше, в действительности есть обращение не к экзистенции, но к трансценденции. Человек жалуется не человеку, но Богу. Поэтому когда экзистенция заявляет о своей готовности отвечать, она в действительности вызывается исполнить то, что принадлежит уже трансценденции, и потому в конце концов убеждается, что ее утешение скользит лишь по поверхности, не затрагивая глубин бытия страдающего человека. «Жалкие утешители все вы» (16, 2) — эти слова Иова относятся не только к его друзьям, их можно отнести ко всякому человеческому утешению. Своими психологическими замечаниями, своими моральными советами это утешение становится в конце концов для человека невыносимым. Оно повторяет то, что страдающий и так очень хорошо знает. Коснуться же онтологического бытия это утешение не может. Поэтому всякое человеческое утешение не имеет глубокого содержания. Всякое удовлетворяется поверхностью. Но как акт совместного существования человека утешение глубоко. Как ответ на жалобу оно поверхностно. Человек человека утешить не может. Он может лишь утешатьего. Утешение имеет большее значение для утешителя, нежели для того, кого он утешает.

Жалоба, будучи в своих глубинах раскрытием бытия человека перед трансценденцией, утешения может дождаться только с той стороны. Человек жалуется Богу и только Бог может его утешить. Главный ответ на вопрос жалобы может прийти только от трансценденции. Вот почему и Иов, обозвав своих друзей «жалкими утешителями», свою жалобу обращает к Богу и от Него ждет истинного утешения: «вот, на небесах Свидетель мой, и Заступник мой в вышних!» (16, 19). Ему Иов доверяет и к Нему посылает свою жалобу. Как и сама жалоба, так и утешение указывают на связь человека с трансценденцией и имеют религиозный характер. Утешение и жалоба есть два проявления одного и того же отношения экзистенции с трансценденцией. Человек жалуется Богу и ждет от него утешения, следовательно, ждет ответа на свой поставленный вопрос бытия. Бог дает этот ответ и таким образом утешает человека. Утешение в глубинном смысле есть ответ Бога человеку: это восстановление человеческого бытия божественным могуществом; это сотворение нового бытия. Слово божественного утешения приходит с той стороны, откуда приходит и сама экзистенция. Поэтому оно и строит эту экзистенцию. Оно спасает ее от небытия и от бессмысленности. Оно освещает ее путь новым светом, которого экзистенция — страдающая или утешающая — высечьиз себя не в состоянии.

Таким образом, экзистенциальное настроение, как видим, тяжелое, ибо оно естьжалоба. Но оно не безнадежное, ибо оно находит утешение. Открытость экзистенции перед трансценденцией всегда наполнена надеждой. Предъявив в жалобе свое бытие, человек верит, что Бог его оживотворит и восстановит его бытие, придав смысл его жизни и его страданию. Трансценденция есть тот светильник, который служит человеку ориентиром в бурном море его экзистенции. Современная экзистенциальная философия мрачна потому, что у нее нет такого светильника. Человек этой философии оставлен в экзистенциальных бурях в одиночестве. Он не жалуется, ибо ему некому жаловаться. Поэтому к нему не приходит и утешение. Вся его жизнь непроницаемая тьма и борьба. У него нет надежды, ибо ему нечем ее обосновать, ему нечего ждать, ибо он не предъявляет своего бытия и не ставит экзистенциального вопроса. Поэтому он героически борется с обступившей его тьмой, но этот героизм толкает его в неизбежное и обязательное поражение. Человек экзистенциальной философии смел, ибо не боится проиграть, но его смелость только для поражения, которое есть закономерная судьба всякой предоставленной самой себе экзистенции. Вот почему крушение (das Scheitern) является одним из основных понятий этой философии. Между тем человек книги Иова проламывает замкнутость своей экзистенции и проникает в области трансценденции. Поэтому экзистенциальное настроение такого человека наполняется надеждой, хотя и не теряет при этом своей горестности, которая проявляется в виде жалобы. Мы жалуемся, ибо мы страдаем; страдаем везде и всегда. Но мы жалуемся не самим себе, не другим таким же, как мы, страдающим, но Богу, зная, что Он будет нашим Освободителем. В экзистенции мы не находим утешения. Это правда. Зато мы его находим в трансценденции. Поэтому наша открытость перед трансценденцией связана со структурой нашего бытия. Она вплетена в наше бытие. Жалоба есть знак этой открытости. Живя жалобой как постоянным и устойчивым экзистенциальным настроением, мы показываем, что перед трансценденцией мы также постоянно открыты.