Лестница в бездну - Бакусев Вадим Маркович. Страница 53

Кастанедовские маги, в отличие от всех остальных людей на земле, умеют эту энергию «видеть» и взаимодействовать с нею, использовать ее более или менее произвольно для своих целей. Эта способность и деятельность непосредственного восприятия энергии — видение. (не имеющее, по словам дона Хуана, ничего общего с обычным зрением, а близкое, скорее, к слуховому восприятию [7]), или знание, а практикующие их «маги» — видящие, или знающие. Видение недоступно всем остальным, но видением можно овладеть, сломав барьеры восприятия. На основе этого представления Кастанеда развивает концепцию восприятия, которую читателю этой книги нетрудно будет сразу сопоставить с уже сказанным мною (4-й уровень). Речь идет о принципиальной границе между обычным, по своей природе ограниченным, и расширенным, полным восприятием.

Есть еще один важный критерий реальности: по Кастанеде, «реальность — всего лишь наша интерпретация мира». Иными словами, это — совсем по-ницшевски — та или другая перспектива«мира». И если в этой перспективе оказывается его энергетическая основа (читай: психика как целостность), то реальность будет полнее, а если только маленький осколок этой целостности, так называемый обычный мир, мир объектов, то есть мир разума, важного, но частного аспекта целого, то от реальности мало что останется.

Кастанеда дает довольно хорошо разработанную систему представлений, хотя бы общее сходство которой с юнговскими можно установить очень быстро. В нее входят: пара «тональ — нагуаль», первое, второе и третье внимание, а также «право-» и «левостороннее сознание» (или «повышенное» сознание», см. о нем ниже) [8]. Тональ — это, безусловно, сознание во всех возможных его аспектах, личностном и коллективном; нагуаль же, как понятно, — бессознательное со всеми его слоями: личностным, архетипическим и объективно-психическим, уже или еще не человеческим (я пользуюсь терминами Юнга; кое-что из сказанного, возможно, не очевидно для незнатоков, но я не могу тратить силы на разъяснение подробностей).

Итак, восприятие расширяется, когда происходит «остановка мира», связанная с «очищением острова тональ»; лучше сказать, когда наступает целый комплекс внутренних событий, каждое из которых представляет аспект одного и того же внутреннего достижения (сюда входят еще «остановка внутреннего диалога», победа над чувством собственной важности и т. д.). Достижение это, традиционное в восточных практиках, состоит в устранении сознательного «я», подчиняющего жизнь и познание только своим интересам, с командного, господского места, но в отличие от этих практик никак не связано с аскезой, с умерщвлением плоти, и не направлено на окончательное уничтожение «я». Зато оно связано с переоценкой всех ценностей, и это, пожалуй, единственный случай, когда американский автор прямо цитирует немецкого [9].

Мало того, кастанедовская практика нацелена на некоторую активность — но эта активность особого рода. Она заключается в войне с собственной природой как обычного человеческого существа, с ее познанием, выслеживанием («сталкингом») и преодолением, и тот, кто находится в состоянии такой войны, «битвы за знание», само собой разумеется, называется у Кастанеды, как и у Ницше, воином. Воин практикует, в сущности, активность, направленную против другой, ненужной активности «я» и его обычного режима восприятия, одной активностью подавляет другую — этот аспект практики называется «неделанием».

Но венец всех подготовительных практик у Кастанеды — это, конечно, победа над чувством собственной важности. Эта великолепная вещь, однако, не столь очевидна, как может казаться знатокам «традиций» и даже самого Кастанеды. О чувстве собственной важности он говорит много и горячо, а также вполне прозрачно. Но в его 7-й книге есть одно очень мало заметное место, где дон Хуан разъясняет ученику, что у этого чувства есть два аспекта: оно ответственно не только за всю «нашу внутреннюю гниль», но и за все самое лучшее, что в нас есть. С первым все ясно, но как быть со вторым? Больше о нем у Кастанеды не услышать ни слова — будто учитель забыл объяснить ему это, а спросить ученик так и не догадался.

Я думаю, речь тут идет о том, что чувство собственной важности — один его аспект — это неотъемлемая часть процесса самостановления, необходимая для его «разгона» и влета в личностную стихию из коллективной (последняя в случае Кастанеды — подчиненность «социальным конвенциям восприятия», закрывающим путь к реальности). Обе темы можно увидеть и у Ницше: с одной стороны, ценность индивидуализма и даже «эгоизма», с другой — буддистское отрицание «я» и повторные заклинания «дело не во мне!». В обоих случаях можно понять: «гнилостный», негативный аспект чувства собственной важности можно победить только другим его же аспектом, позитивным. Результатом такой победы будет — получение возможности расширить восприятие вообще и сознание в частности.

Что же получается или должно получаться в результате достигнутого расширения восприятия? Прежде всего, практикующий выходит за пределы «соглашения о реальности», молча или инстинктивно заключенного, согласно Кастанеде, между всеми остальными людьми, — «социального» (читай: коллективного) соглашения. Это соглашение предполагает, что реальность описывается (то есть восприятие организуется) одним, и только одним способом — так, что мир воспринимается как мир отдельных, «плотных» материальных вещей, объектов, наделенных разве что кинетической или потенциальной энергией. Заодно оно, конечно, означает, что все другие возможные способы восприятия исключаются напрочь. Но существуют ли эти другие способы восприятия на самом деле? Может быть, кроме обычного мира плотных предметов, и воспринимать нечего — разве что иллюзии впавших в бред психотиков?

Кастанеда утверждает, что, напротив, обычное восприятие, которое обеспечивается «первым вниманием», дает доступ лишь к ничтожно малой части всего потенциально воспринимаемого — безграничности, куда входят «неизвестное» и «непознаваемое». Мало того, человечество, живущее только в нем, обречено на ограничение своей свободы, оно заключено внутри иллюзии реальности, в то время как сама реальность ему недоступна. Ограниченность и иллюзорность «обычного» человеческого восприятия порождает тяжелые, уродующие жизнь предрассудки (на языке Ницше — «слишком человеческое»), в том числе социальные, обыденные, научные, моральные и религиозные. Отказываясь от реальности и свободы, человечество изменяет собственной магической природе.

Надо сказать, у кастанедовских магов есть свое представление о «декадансе» этой природы, типологически близкое к моей перспективе. Правда, оно не слишком удачно встроено в их же представления о поиске полной свободы как цели человеческого существования — по крайней мере, надо делать специальные усилия, чтобы обойти эту неудачу. Дон Хуан у Кастанеды (см. 8-ю книгу) говорит о магии как «возвращении в рай», и можно подумать, что оно равняется филогенетическому возвращению к древности, когда «точка сборки» всего человечества находилась в «месте безмолвного знания», в своем «генеральном положении», но затем, по мере развития в человеке «эгоизма», сместилась к «месту разума», которое и занимает по сей день, перекрывая пути к свободе.

Усилия, о которых я упомянул, состоят в том, чтобы самостоятельно догадаться: хотя безмолвное знание и должно быть «снова» достигнуто на пути к этой свободе, дело на этом остановиться не может, ведь такое состояние равнозначно более или менее полной бессознательности и зиянию личности. Свобода в нем есть, вот только пользоваться ею некому, а потому она не реализуется. И «эгоизм», развитый человечеством в ходе его «декаданса», был, может быть, окольной и неловкой попыткой добиться личности, хотя и попыткой крайне неудачной. Теперь же, чтобы исправить дело, необходимо, по Кастанеде, изменить природу человека, вернув ей ее «магическую» сущность, и только после этого (я снова домысливаю) пойти вперед по пути к полному освобождению.