Великое избавление - Джордж Элизабет. Страница 53

– Что сказал тебе Найджел?

– Что смерть Пола все изменила.

– Так и есть.

– Бриди сказала, что он ушел, не попрощавшись.

Стефа вновь опустилась рядом с ним, и он обнял ее.

– Пол покончил с собой, Томас, – прошептала она, дрожа всем телом. Он теснее прижал ее к себе. – Бриди не говорили об этом. Мы все говорим, что он умер от болезни Хантингтона, В каком-то смысле так оно и есть. Эта болезнь убила его. Ты видел когда-нибудь человека, пораженного этим недугом? Похоже на пляску святого Вита. Человек не может управлять своим телом. Дергается, спотыкается, все время падает. А под конец и разум изменяет. Пол этого не допустил. Пол не такой! – Голос ее пресекся. Стефа с трудом перевела дыхание. Рука Линли скользнула к ее волосам, затем он прижался к ним губами.

– Бедняга!

– Он был еще способен понять, что больше не узнает свою жену, не помнит имени своего ребенка, не управляет собственным телом. У него оставалось еще достаточно разума, чтобы понять – наступило время умереть. – Она сглотнула. – Я помогла ему. Это был мой долг. Мы ведь с ним близнецы.

– Этого я не знал.

– Найджел не говорил?

– Нет. Найджел влюблен в тебя, ведь так?

– Да, – без всякого притворства отвечала она.

– Он приехал в Келдейл из-за тебя? Она кивнула.

– Мы вместе учились в университете. Все трое – Найджел, Пол и я. Когда-то я даже собиралась выйти за Найджела. Он не был тогда таким злым. Это я довела его. Но теперь я не могу выйти замуж.

– Почему?

– Потому что болезнь Хантингтона передается по наследству. Я – носитель. Я не хочу наградить этим ребенка. Довольно и того, что каждый раз, когда Бриди спотыкается или что-то роняет, мы думаем – она тоже унаследовала эту чертову болезнь. Не знаю, что бы я делала, если бы такое случилось с моим ребенком. Наверное, с ума бы сошла от тревоги.

– Вам не обязательно заводить детей. Можно усыновить.

– Да, разумеется. Найджел все время об этом твердит. Но я не вижу никакого смысла в браке, коли я не могу родить ребенка. Своего собственного здорового ребенка.

– Тот малыш, брошенный в аббатстве, был здоровым?

Стефа приподнялась, пристально всматриваясь в его лицо.

– Вы снова при исполнении, инспектор? Не слишком-то подходящий момент для этого, а?

Он сумрачно усмехнулся.

– Извини. Что-то вроде условного рефлекса. – И упрямо повторил: – Так девочка была здоровенькой?

– Откуда ты знаешь о младенце? Нет, не отвечай. Ясно: об этом говорят в Келдейл-холле.

– Похоже, сбылась местная легенда.

– Вроде того. Бертон-Томасы по всякому поводу твердили, что в гостинице можно иногда расслышать доносящийся из аббатства плач младенца. Подозреваю, на самом деле все проще: ветер завывает, попадая в щель между северным приделом разрушенного храма и главным нефом. Так бывает несколько раз в год.

– Откуда ты знаешь?

– Мы с братом еще подростками как-то провели там пару недель, пока не установили, откуда доносится этот звук. Разумеется, Бертон-Томасов мы разочаровывать не стали. По правде сказать, вой ветра не так уж и похож на плач младенца.

– Что же было с младенцем?

– Не даешь уклониться от темы? – Стефа прислонилась щекой к его груди. – Я мало что знаю об этом. Прошло уже три года. Отец Харт нашел девочку, поднял переполох, Габриэлю Лэнгстону пришлось расследовать эту историю.

Бедняга Габриэль! Ему так ничего и не удалось выяснить. Прошло несколько недель, возмущение улеглось. На похоронах присутствовала почти вся деревня; на том и делу конец. Печальная история.

– Тебе стало легче, когда она закончилась?

– Конечно. Ужасы мне не по душе. Я не впускаю их в свою жизнь. Я хочу заполнить ее смехом и безумным весельем.

– Наверное, других чувств ты просто-напросто боишься.

– Да. Но больше всего я боюсь прийти к тому, к чему пришла Оливия: вложить в человека всю душу и потерять его. Я не могу даже находиться с ней рядом. Пол умер, и она навеки погрузилась в траур. Я не хочу сделаться такой, как она. Ни за что! – Последние слова она произносила с силой и гневом, но глаза ее сияли непролитыми слезами. – Пожалуйста, Томас! – шепнула она, и тело его ответило, гибкое, как ртуть, расплавленное желанием.

Он потянул ее к себе, ощутил ее страсть и жар, услышал радостный вскрик и понял, что тени до поры отступили.

– А как же Бриди?

– В каком смысле?

– Она так одинока. Похоже, этот селезень – ее единственный друг.

Стефа рассмеялась. Свернувшись на боку, она легонько терлась о него спиной.

– Бриди у нас особенная, верно?

– Оливия совсем ею не занимается. Бриди растет как круглая сирота.

– Оливия прежде была другой. Но Бриди слишком похожа на Пола. Как две капли воды. Оливии тяжело даже смотреть на нее. Она так и не справилась с этой утратой. Наверное, она никогда с ней не справится.

– Так чего же ради она задумала вновь выйти замуж?

– Ради Бриди. Пол был строгим отцом. Оливия считала, что обязана кем-то заменить его. Уильям был готов занять его место. – Стефа говорила все медленнее, проваливаясь в сон, – Не знаю, чего она ждала от этого брака для самой себя. Но мне кажется, больше всего она мечтала о том, чтобы кто-то занялся Бриди. Могло бы получиться неплохо. Уильям умел справляться с Бриди. И Роберта была добра к ней.

– Бриди говорит, что и ты к ней добра.

– В самом деле? Мне удалось привести в порядок ее волосы. Вот обезьянка! Боюсь, больше я ни на что не способна.

– Ты сумела прогнать призраков, – прошептал он нежно, – ты справилась даже с этим.

Но Стефа уже спала.

На этот раз, проснувшись, Линли не сомневался в реальности происходящего. Она так и уснула, по-детски свернувшись, поджав коленки и пристроив под подбородок оба кулачка. Во сне Стефа хмурилась. Прядь волос щекотала ей губы. Линли невольно улыбнулся.

Бросил взгляд на часы. Около семи. Наклонившись, поцеловал обнаженное плечо. Женщина тут же открыла глаза, такие ясные, будто она и не спала вовсе. Погладила его по щеке, притянула его лицо к своему.

Линли принялся целовать ее рот, затем шею, добрался до груди и скорее почувствовал, чем услышал, как она затаила дыхание. Провел рукой вдоль всего стройного тела. Стефа вздохнула.

– Томас! – Он поднял голову, поглядел в сияющие глаза. – Мне пора.

– Нет еще.

– Погляди на часы.

– Еще минутку. – Он снова склонился к ней, ее руки запутались в его волосах.

– Ты… я… о, господи. – Стефа смущенно рассмеялась. Ее тело предало ее. Томас улыбнулся.

– Что ж, иди, если спешишь.

Она поднялась, поцеловала его на прощанье и скрылась в ванной. Томас остался в постели, наслаждаясь удовлетворением, какого он уже не надеялся вновь испытать, прислушиваясь к привычным звукам, доносившимся из душа. Как это он ухитрился прожить целый год в одиночестве? Женщина вернулась к нему, улыбаясь, расчесывая его щеткой спутавшиеся волосы. Подхватила серый халат и начала надевать его, грациозно изогнувшись.

И в этот момент в предательском свете раннего утра он увидел на ее теле несомненный признак того, что у этой женщины было когда-то дитя.

Барбара поднялась только тогда, когда услышала, как тихонько отворилась и снова захлопнулась дверь в комнату Линли. До тех пор она лежала на боку, напряженно глядя в одну точку, скрежеща зубами так, что челюсть не на шутку разболелась. Семь часов подряд, с тех пор, как в комнате Линли начали раздаваться тихие шорохи и звуки, она мечтала лишиться всех чувств, оглохнуть, онеметь.

На негнущихся ногах Барбара подошла к окну и тупо уставилась на утреннюю улицу. Деревня казалась вымершей, ни красок, ни звуков. Так и должно быть, решила Барбара.

Хуже всего было прислушиваться к скрипу кровати, к этому ритмичному, без слов обо всем говорящему звуку. Он повторялся вновь и вновь – Барбара готова была завопить, ударить кулаком в стену, лишь бы положить этому конец. Однако наступившее молчание показалось ей еще хуже. Тишина била в уши тяжкими ударами, пока Барбара не догадалась наконец, что ее оглушает стук собственного сердца. И вновь заскрипела кровать. Конца этому не предвиделось. И негромкий женский вскрик.