Опыт конкретной философии - Марсель Габриэль. Страница 22
Прежде всего я бы сказал, что, по моему мнению, конкретная философия по крайней мере не может не быть намагниченной, хотя бы и без ее ведома, положениями христианства. Полагаю, это не будет скандалом. Для христианина очевидно существенное соответствие
64
между христианством и человеческой природой. И поэтому чем глубже проникают в природу человека, тем роль христианской ориентации возрастает. Я же только напомню о том, о чем уже сказал в начале: философ, упорно настаивающий на том, чтобы мыслить исключительно в качестве философа, тем самым помещает себя вне опыта, за пределы сферы человека, однако философия есть возвышение опыта, а не его кастрация.
Что же касается двусмысленности слова «тайна», то мне кажется неприемлемым для ума считать, что таинства веры накладываются на полностью доступный проблематизации мир и, следовательно, на мир, лишенный онтологической глубины, пронизываемый разумом, как лучом света, проходящего сквозь кристалл. Но столь же не то чтобы, может быть, нерационально, но неразумно считать, что мир этот укоренен в бытии и, следовательно, превосходит во всех смыслах локальные проблемы, само локализованное решение которых позволяет технически манипулировать вещами. О воплощении я говорил в чисто философском смысле, и это воплощение — мое, ваше — так относится к догмату о Воплощении, как философские тайны относятся к таинствам откровения.
«Признание онтологической тайны, рассматриваемой мною в качестве основы метафизики, несомненно, возможно лишь благодаря благотворному распространению самого откровения, которое превосходным образом может раскрываться в глубинах душ, чуждых какой бы то ни было положительной религии. Это признание, осуществляющееся в некоторых высших формах человеческого опыта, с другой стороны, никоим образом не влечет принятия определенной религии, тем не менее позволяет тому, кто поднялся до него, рассматривать возможность откровения совсем иначе, чем это мог бы сделать тот, кто, пребывая в границах проблематизируемого мира, не преодолевает того рубежа, за которым тайна бытия может быть замечена и провозглашена. Такая философия неодолимым движением влечется навстречу свету, предчувствуемому ею, чье стимулирующее воздействие она ощущает в своей глубине как упреждающий его приход ожог»1.
1938
1 Le Monde casse, P. 301*.
3 - 10982
ФЕНОМЕНОЛОГИЧЕСКИЕ ЗАМЕТКИ О БЫТИИ В СИТУАЦИИ
Г-н Минковский* во время своей недавней лекции1 был вынужден уточнить одно из самых традиционных понятий — понятие космоса. Отбрасывая все отсылки к Древней Греции, он истолковывает космос как изначальный динамизм или, если угодно, как дыхание, которое нас пронизывает и одушевляет. Очевидно, что понятый таким образом космос нельзя созерцать. Перед таким космосом мы не выступаем в качестве зрителей спектакля монументального порядка. С другой стороны, ясно, что в каждый момент мы не осознаем с равной силой и интенсивностью дление этого «изначального динамизма». Впрочем, философ должен будет спросить, от чего зависят эти разрывы в восприятии длительности. Но для Минковского не менее очевидно, что каждый может вдруг интуитивно постичь, что же такое космос, причем некоторые из нас, а именно поэты, гораздо более, чем другие, наделены этой способностью. С феноменологической точки зрения не нужно оправдывать ту установку, согласно которой интуиция, или поэтическое схватывание, имеет все права гражданства в мире познания.
Если признать человека не только частью природы, но и тем ее представителем, «каждое движение души которого имеет глубокий и естественный фундамент в мире, раскрывая нам тем самым первичную его структуру, то это выявляется с полной ясностью»2. Отсюда автор заключает, что «это структурное единство является одной из гарантий объективности поэтического измерения жизни». Признаюсь, что я бы покритиковал его за его терминологию, представляющуюся мне небрежной и открывающей возможность для недоразумений. На мой взгляд, нет никакого смысла говорить об объективности поэтического измерения жизни, так как сама идея связи человека и космоса может получить свое обоснование только по ту сторону оппозиции субъекта и объекта. При этом можно пойти еще дальше и спросить себя, а не является ли само выражение «структурное единство» вводящим в замешательство. И действительно, нужно было бы выяснить, что же влечет за собой идея структуры. Не думаю, чтобы эта идея могла найти свое применение, если сначала, по меньшей мере неявно,
1 Лекция, прочитанная 21 января 1937 г. в Учебном центре философских и научных исследований новых тенденций.
2 Minkowski. Vers une cosmologie. P. 169.
66
не установят взаимную внеположность между тем, кто рассматривает подлежащую рассмотрению вещь, и самой этой вещью, между субъектом и объектом. Однако именно этот дуализм хотели бы преодолеть, или трансцендировать. И пусть мне не говорят, что идеалистическая философия старалась распознать структуру субъекта. Разве не очевидно, что тем самым она сразу же превращала его в объект? Впрочем, нет почти никакой связи между теми ситуациями, которые Минковский старается выявить и описать, и категориями традиционной философии. Термин «ситуация» здесь вполне уместен и не оставляет места для двусмысленности. Не принимает ли антропология космологическую направленность, начиная с того момента, когда отдают себе отчет в том, что сущность человека — быть в ситуации, причем это определение вовсе не может рассматриваться как случайное или эпифеноменальное по отношению к некоторому содержанию, которое может быть схвачено и определено в самом себе?
Таким образом, с самого начала предприятия, подобного тому, которое осуществляет Минковский, предположена развитая рефлексия не то чтобы вполне непрозрачной, но как бы несколько просвечивающейся данности, которую представляет собой «факт быть в ситуации». И тут слова нас подводят. Было бы лучше не употреблять слова «факт». Следовало бы просто прибегнуть к нейтральному артиклю, предшествующему глаголу, как это делается в немецком и греческом языках, чего, к сожалению, не позволяет нам структура нашего языка.
В своей лекции, на которую я выше сослался, Минковский подчеркнул двусмысленность и даже в некоторой степени неловкость выражения «внутренняя жизнь», отмечая при этом, что смысл данного выражения если и не строго определен для нас, то, по крайней мере, вполне ясен. Я полагаю, что если углубить понимание выражения «бы-тие-в-ситуации», то следует в нем признать я не скажу синтез, но, по меньшей мере, сочетание внешнего и внутреннего. Определенное место располагается (se situe)1, фиксируясь внешними по отношению к нему точками отсчета, или реперами, но при этом надо добавить, что сами эти реперы входят в выражение, благодаря которому это местоположение уточняется. Использование возвратной формы глагола здесь достаточно для того, чтобы конституировалось то, что можно было бы назвать местом для рефлексии или как бы виртуальным внутренним. Я бы предложил в качестве примера предельный случай, когда ситуация определена исключительно как пространственная позиция. Ясно, что когда мы говорим, что сущность человека в том, чтобы быть в ситуации, то мы ни исключительным образом, ни в принципе не имеем в виду то, что он занимает место в пространстве. Но в данном случае, чтобы понять это бытие, следовало бы продвигаться постепенно, с тем чтобы показать, как по видимости чисто пространственные определе-
' se situer (фр.) — располагаться; отсюда термин «situation» («ситуация»). — Примеч. пер.
3*
67
ния способны ко все более и более внутренней определенности. В качестве примера возьму случай, когда язык использует союз «между»: просвет между деревьями, долина между горами. Жить в пространстве этого просвета, или в этой долине, несомненно, означает находиться в ситуации или даже на перекрестке ситуаций, по отношению к которым слово «между», несмотря на кажимости, уже дает нам схему если и не динамическую, то, по крайней мере, преддинамическую. Так, если я живу в долине, зажатой между двух горных хребтов, то в подсознании я могу ощущать себя так, будто бы я стиснут между створками футляра, и испытывать при этом инстинктивную потребность раздвинуть эти напирающие на меня массы, которые, сближаясь, могли бы меня раздавить. Но столь же может случиться, что эта промежуточная позиция, которую я занимаю, будет восприниматься мною как способная к посредничеству, что я сам предстану для себя как пересечение враждующих между собой сил, как инстанция их взаимной коммуникации. Все это влечет за собой множество следствий, причем пространственный характер носит лишь исходная точка отправления. Например, я воображаю себе сознание, которое может иметь о себе самом такое буферное государство, как, например, Бельгия в прошлом или Швейцария в настоящем, или же, снижая мифичность ситуации, просвещенный гражданин подобных наций. Можно было бы подвергнуть аналогичному анализу и такие ситуации, которые выражаются следующими словами: на краю того-то, на борту того-то, выше того-то и т. п. Во всех случаях такого типа следует быть методически осторожным и стоять на страже против стерилизующей абстракции, истолковывающей место как простое пространственное определение, признавая при этом его функционирование как качественно значимой ситуации.