Константин Леонтьев - Волкогонова Ольга Дмитриевна. Страница 31

Володя Ладнев – сирота, прямой наследник богатой и бездетной тетушки-генеральши, Марии Николаевны Солнцевой. Фамилия не случайна: она – солнце усадебной жизни в Подлипках. Юрий Иваск в своей книге о Леонтьеве писал о «матриархате» в творчестве Константина Николаевича [178]: как в реальном Кудиново «матриархом» была Феодосия Петровна, так и в романах Константина Николаевича действуют «матриархи» – тетушка Солнцева, графиня Новосильская, Мария Павловна Львова (в романе «От осени до осени»). Старший брат Володи списан со старшего брата автора, Александра Леонтьева, которым Константин Николаевич так восхищался маленьким мальчиком и которого так презирал взрослым. Много и других моментов, явно указывающих на автобиографичность текста. Но роман – «исправленные» детство и юность автора, отредактированная им собственная жизнь. (Прежде всего, Володя Ладнев богат, тетушка его любит и балует так, как Феодосия Петровна никогда не могла себе позволить по скудости средств.) Впрочем, в «Подлипках» автор не раз иронизирует над своими былыми мечтами и мыслями, – Леонтьев всегда оставался удивительно искренен и самокритичен, он редактировал жизнь (превращая ее в мечту?), но не себя.

Роман изобилует действующими лицами, – их трудно запомнить. Леонтьев, видимо, воссоздавал дорогое ему прошлое со всеми деталями не по законам литературы, а по законам собственной памяти. Особенной любовью дышат описания усадебного быта, – Подлипки предстают перед читателем во всей их красе и патриархальности. Но краса эта не похожа ни на меланхолично-пепельные описания Тургенева, ни на укорененные в быту описания Толстого.

Леонтьев обладал удивительным даром: его роман визуален, имеет свои цветовые гаммы для происходящих на его страницах событий. Есть приевшаяся от частого употребления расхожая формула: художник слова. Если очистить это выражение от затертости и изношенности, вернуть ему первоначальный смыл, то оно как нельзя лучше подходит к Леонтьеву: он рисовал свой роман. Эстетическое восприятие жизни – это восприятие ее, прежде всего, в красках, в оттенках, любование мелочами, передача непосредственных впечатлений. Володя Ладнев восхищается неким Николаевым, – потому его профиль «сух и благороден», белье – превосходно, он иногда надевает «изящный синий фрак с бронзовыми пуговицами», а самого Володю встречает у себя дома «в удивительном халате из черной шерстяной материи». Поповна Паша была «ростом невелика, увальчива и бледна, но бледностью свежей, той бледностью, которая часто предшествует полному расцвету». У Софьи Ржевской, в которую Володя отчасти влюблен, «кудри темные, румянец мраморный», у дворовой же девушки Катюши «свежее, не слишком белое лицо… было продолговато, каштановые волосы густы и мягки, хотя и пахли немного ночником». Флигель, куда переходит со временем жить Володя, «осенен серебристым тополем», походка у Даши, одной из живущих в Подлипках девушек, – «волниста»… Все эти детали рассыпаны по страницам романа щедрой рукой. Леонтьев вспоминал детство и юность через детали и цвета. Чтобы оживить описываемое, он должен был уточнить, что платок у бабы на поле был зеленым, а салоп у Софьи Ржевской – шелковый и с муфтой… Иваск писал о «размашисто-вольготном импрессионизме» сочинений Леонтьева, который – увы – не был оценен по достоинству читателями.

Написанию романа способствовало и то, что Леонтьев тогда опять жил в имении – неторопливый усадебный быт чем-то походил на описанный в «Подлипках». Небольшая медицинская практика, занятия с детьми, долгие разговоры с баронессой Розен, приятельские беседы с живущими по соседству Дмитриевым и Ермоловым, занятия литературой, письма из Петербурга от Тургенева, Краевского, Дудышкина, письма из Кудиново от матери… Но Леонтьев не был бы Леонтьевым, если бы только к этому сводилась его жизнь. Для него всегда важно было внимание окружающих женщин. Его прототип в романе, учитель Милькеев, кружит головы девушкам. Вспоминая жизнь у Розенов, Леонтьев тоже курсивом выводит: Любаша Панютина. Так звали одну из соседок Розенов, молодую приятельницу Марии Федоровны. Она жила в селе Чуфарово того же Арзамасского уезда со своими братьями, Николаем и Иваном.

Судя по описаниям романа, жизнь в имении не была замкнутой: к Розенам приезжали гости, они ездили с визитами к соседям, устраивали «пикники»… Одну из таких «вылазок» Леонтьев «нарисовал» так: «В тени стелют пестрые, бархатистые ковры, готовят большую палатку для ночи, разводят костер для обеда, лошади ржут, и люди шумят, звонят бубенчики, и колокол сзывает к завтраку! Одна забава сменяется другой, отдых – развлечением… Одни ушли за грибами в березовую рощу, которая обогнула все заливы и заливчики озера с боков и спереди; другие лежат на коврах и читают… Кто взял ружье и сел на маленькую лодку, которую привез тотчас седой и согбенный великан-рыбак с того берега… Вот утка вылетела, и слышится уже выстрел молодца-повара… Принесли грибы – идут все, и люди, и дети, и взрослые господа за ягодами… Никому не скучно» [179]. Возможно, Леонтьев и Любовь Сергеевна Панютина познакомились как раз на одном из таких многолюдных пикников, кто знает? Именно эта девушка стала прототипом «доброй барышни» Любаши в романе «В своем краю».

Любаша в романе – рослая русская красавица с косой, из небогатой семьи. Она уговаривает доктора Руднева взяться за лечение ее отца. Руднев в мыслях сравнивает Любашу с полудиким кустом шиповника – красивым, пахнущим, но не таким парадным и ярким, как садовая роза. Она удивительно добродушна и проста в движениях и словах, ей вовсе не присущи кокетство, она умеет искренно веселиться. Своей естественностью и свежестью Любаша притягивает к себе мужские взгляды. Образование ее не назовешь блестящим: про Гоголя она говорит, что это полицмейстер из соседнего уезда (в этом замечании видна и ехидная ирония самого Леонтьева), смешат ее самые незатейливые шутки, а над книгой, которую ей посоветовал почитать Милькеев, она скучает… Тем не менее, оба воплощения автора – Руднев и Милькеев – начинают за ней ухаживать. Милькеев – играючи, а серьезный Руднев – влюбившись всей душой и страдая от внимания Любаши к мнимым соперникам. Правда, вскоре оказывается, что и Любаша не равнодушна к Рудневу, – она не только остается стойкой к чарам яркого Милькеева, но даже отказывается от замужества с богатым соседом, князем Самбикиным, из-за своего чувства к бедному лекарю, который не может похвастаться даже дворянским званием.

Курсив Леонтьева в хронологии своей жизни, тот факт, что оба героя романа, прототипом которых стал автор, обращают на Любашу внимание, подсказывают, что и Леонтьев не остался равнодушным к соседке. Руднев в романе женится на Любаше; но в реальности никакой свадьбы не было. Все-таки Леонтьев в большей степени отождествлял себя с Милькеевым – эмоциональным, не пригодным для семейной жизни, взрывным и напоминающим шипучее шампанское в бокале. Пока Руднев упивается семейным счастьем и нравственным удовлетворением от врачебной работы, Милькеев едет в Италию, чтобы присоединиться к Гарибальди. Возможно, будь в самом Леонтьеве меньше от шипучего Милькеева, Любовь Панютина и могла бы стать его избранницей. Но размеренная жизнь сельского врача не прельщала Константина Николаевича.

Через два года Леонтьев решился оставить имение Розенов. Мотивы этого отъезда тоже описаны в романе. Милькеев думает об отъезде, и Новосильская, которая не хочет этого, говорит предводителю Лихачеву:

«– Разве его деятельность здесь не полезна? И разве человек не имеет права быть покойным?…

– Он, именно он, не имеет права быть покойным! – сказал предводитель. – Здесь он перекипит бесплодно» [180].

Что-то подобное чувствовал сам Леонтьев. Ему было хорошо в Спасском, но не всю же жизнь прожить домашним врачом в чужом дому! К медицине он не чувствовал призвания. Зато все чаще в голову приходили мысли о том, что имея признанный другими дар, он мало сделал в литературе. Лев Толстой, которого Тургенев наряду с Леонтьевым называл надеждой русской литературы, к тому моменту стал уже известен. Он и написал гораздо больше, – его хорошо знали читатели (особенно после «Севастопольских рассказов»). Леонтьев же, от которого так много ожидали, заявил о себе очень скромно… К тому же, Леонтьеву было в ту пору 29 лет – возраст, когда хочется интересного общества, деятельности, успеха у женщин, театров и ресторанов, наконец! Леонтьев был молод, – ему хотелось не покоя, а бурь, борьбы, наслаждений. Он искал нового, он чувствовал себя героем.