Соглядатай - Роб-Грийе Ален. Страница 8

Из-за зеленых водорослей, которые росли у подножия причала, Матиасу приходилось тщательно выбирать, куда ставить ногу, так как он боялся поскользнуться, потерять равновесие и повредить свой ценный груз.

Пройдя несколько шагов, он оказался в безопасности. Взобравшись по склону причала на гребень мола, он пошел дальше по дороге, ведущей прямо к набережной. Однако толпа пассажиров расходилась очень медленно, лавируя между сетей и ловушек, и Матиас не мог идти так быстро, как ему хотелось. Расталкивание соседей ни к чему не приводило ввиду узости и затрудненности прохода. Оставалось плыть по течению. Тем не менее он чувствовал, что его охватывает легкое беспокойство. Ему слишком долго не открывали. На сей раз, подняв руку на уровень лица, он вновь постучал – между двух нарисованных на дереве глаз. Дверь, без сомнения очень толстая, отозвалась приглушенным стуком, который, наверное, был едва слышен внутри. Матиас собрался было постучать еще раз своим широким перстнем, но из прихожей донесся шорох.

Теперь предстояло сделать что-нибудь более реальное. Покупательницы непременно должны с ним поговорить, а для этого надо самому завести с ними беседу. Слишком торопливые действия тоже могли быть серьезной помехой в деле: можно действовать быстро, но при этом оставаться естественным.

Дверь приоткрылась, и из нее недоверчиво выглянула голова матери. Визит неожиданного гостя оторвал ее от работы, и, увидев перед собой незнакомое лицо – на таком маленьком острове она знала решительно всех, – она уже приготовилась захлопнуть двери. Матиас был человеком, который зашел по ошибке, а может, и коммивояжером, что еще хуже.

Разумеется, она не стала задавать вопросов. Тогда он совершил огромное, как ему показалось, усилие: «Здравствуйте, мадам… – произнес он. – Как поживаете?» Дверь захлопнулась у него перед носом.

Дверь не захлопнулась, но по-прежнему оставалась закрытой. Матиас почувствовал, что начинает кружиться голова.

Он заметил, что идет слишком близко к краю мола с той стороны, где нет парапета. Он остановился, чтобы пропустить группу людей; из-за нагромождения пустых ящиков и корзин проход становился все более узким, прижимая людскую вереницу к опасному краю. Он взглянул на воду, которая поднималась и опускалась у каменного подножия неогражденной вертикальной стены. В тени пристани она была окрашена в темно-зеленый, почти черный цвет. Как только проход освободился, Матиас отошел от края – влево – и продолжил свой путь.

Какой-то голос позади него повторил, что сегодня утром корабль пришел вовремя. Но это было не совсем верно: на самом деле он причалил с опозданием на целых пять минут. Матиас поднял руку, чтобы взглянуть на часы. Это прибытие длилось бесконечно.

Когда наконец он все же вошел в кухню, прошло, наверное, несравненно больше времени, чем то, которым он располагал, хотя дела не продвинулись ни на йоту. Похоже, хозяйка дома впустила его очень нехотя. Он положил чемоданчик на большой овальный стол, занимавший середину кухни.

– Сейчас вы сами все увидите, – выдавил он; но, уловив звук своих слов и последовавшее за ними молчание, он почувствовал, насколько они неуместны. Беспокоило то, что им не хватало убедительности, весомости; хуже, чем не сказать ничего.

Стол был покрыт клеенчатой скатертью в мелкий цветочек, – должно быть, такой же, как на подкладке его чемодана. Открыв чемодан, он сразу же достал ежедневник и быстро положил его на дно откинутой крышки, чтобы покупательница не заметила на ней куколок.

На бумаге, защищающей сверху часы, вместо ежедневника показалась свернутая в форме восьмерки веревочка. Матиас стоял перед дверью дома, рассматривая две симметрично деформированные, соприкасающиеся друг с другом окружности, нарисованные посреди дверной доски. Наконец он услышал шорох в прихожей, дверь приоткрылась, и из нее недоверчиво выглянула голова матери.

– Здравствуйте, мадам.

На мгновение ему почудилось, что она вот-вот заговорит с ним, но ошибся: она по-прежнему смотрела на него молча. В ее взгляде – напряженном, почти тревожном – читалось нечто иное, нежели удивление, недовольство или подозрительная настороженность; если же это был испуг, то трудно догадаться, чем он был вызван. С самого момента своего появления на ее лице оставалось все то же застывшее выражение – словно оно внезапно было зафиксировано на фотографической пластинке. Эта неподвижность не только не помогала расшифровать его значение, но делала спорной любую попытку его толкования: хотя на ее лице явно отражался какой-то смысл – к тому же весьма банальный и на первый взгляд кажущийся понятным, – он беспрестанно выскальзывал из тех ориентирных рамок, в которые Матиас пытался его загнать. Трудно даже с уверенностью сказать, смотрела ли она на него – того, кто вызывал в ней это недоверие, удивление, страх, – или на что-то другое: куда-то через дорогу, через тянущееся вдоль нее картофельное поле, через проволочную ограду и холмистые луга за ней, – на что-то, шедшее с моря.

Она его словно не видела. Матиас совершил огромное, как ему показалось, усилие.

– Здравствуйте, мадам, – сказал он. – У меня для вас весточка…

Ее зрачки не сдвинулись ни на миллиметр; тем не менее у него возникло впечатление – он вообразил себе это впечатление, выудил его, словно сеть, груженную рыбой, или водорослями, или малой толикой ила, – он вообразил, будто она взглянула на него.

Покупательница взглянула на него.

– У меня для вас весточка, весточка от вашего брата, вашего брата-моряка.

Женщина несколько раз открыла рот, шевеля при этом – с трудом – губами, как будто бы говорила. Но не могла произнести ни звука.

Затем, несколько секунд спустя, послышались очень тихо сказанные слова:

– У меня нет брата. – Слов было слишком мало, и это не соответствовало количеству только что проделанных губами движений. Тотчас же, как эхо, донеслись ожидаемые звуки, они были чуть более внятные, хотя и искаженные – нечеловеческие, как голос, записанный на плохом фонографе:

– Который из братьев? У меня все братья – моряки.

И губы, и глаза ее оставались неподвижными. Взгляд ее по-прежнему был устремлен через поле и проволочную ограду – туда, в сторону холмистых лугов, скалистого обрыва, бескрайнего моря.

Почти потеряв терпение, Матиас начал объяснять все сначала: речь идет о брате, который работает в пароходной компании. В ответ он услышал уже более ровный голос:

– Ах да, это Жозеф. – И она спросила, нет ли от него какого-нибудь поручения.

К счастью, с этого момента разговор начал набирать силу и несколько оживился. Появились соответствующие интонации и выражения лиц; слова и жесты стали более или менее нормальными:

– …наручные часы… это лучшее, что производится на сегодняшний день, и в то же время самое недорогое; при покупке к ним прилагается гарантийный талон и сертификат производителя со штампом и номером, часы эти водостойкие, нержавеющие, саморегулирующиеся и противоударные… – Надо было помнить о времени, но в этот момент разговор снова чуть было не прервался, ибо возник вопрос, носит ли брат часы и с каких пор. Чтобы продолжать беседу, Матиасу пришлось сконцентрировать все свое внимание.

Таким образом он беспрепятственно проник в кухню, подошел к овальному столу и, не прерывая беседы, положил на него свой чемоданчик. Потом появилась клеенчатая скатерть, цветочки на клеенчатой скатерти. Все происходило даже слишком быстро. Пальцы нажимают на застежки чемодана, крышка откидывается, на стопке картонок лежит ежедневник, на дне крышки нарисованы куколки, ежедневник на дне крышки, на стопке картонок – кусок веревочки, свернутой в форме восьмерки, вертикальная стенка мола, уходящая прямо к набережной. Матиас отошел от воды в сторону парапета.

В веренице пассажиров впереди себя он поискал глазами девочку, смотревшую в пустоту; он ее не увидел – или увидел, но не узнал. Он обернулся на ходу, думая, что увидит ее сзади. И был удивлен, поняв, что оказался теперь последним. Пристань позади него была снова безлюдна – пучок параллельных линий, разграничивающих между собой ряд последовательно расположенных, вытянутых горизонтальных и вертикальных плоскостей, череду темных и светлых полос. В самом конце возвышался маяк, обозначающий вход в гавань.