Онтология взрыва - Футымский Игорь. Страница 17

Ведь других героев, кажется, и не осталось уж вовсе. Похоже, все возможные попытки создать консолидирующих социум героев и идеи-символы, практически беспроблемные в любое другое время, сегодня обречены на неуспех. И не потому, что эти усилия в чем-то могут оказаться недостаточны. А просто потому, что сегодня они не найдут себе места в оперативной памяти каждого сегодняшнего Я, целиком и полностью занятой этим единственным и скрытым героем.

В континуумальном мире говорить о формировании эстетики - это значит говорить о фомировании новой метрики, то есть новой геометрии. Это как раз и есть освоение новых жизненных пространств, которые завтра начнут обеспечивать выживание. Поэтому трудно назвать занятие важнее этого, протекающего, впрочем, в автоматическом режиме. (То есть, вне зависимости от нашего понимания его важности. Да, если уж говорить о континууме, тогда не остается ничего другого, как признать, что мы не в большей степени хозяева того, что с нами происходит, чем броуновская частица. В этом смысле, кажется, континуум нивелирует гордое звание человека, но с другой стороны, мы могли бы гордиться тем, что смогли увидеть себя в нем. То есть мы броуновские частицы особого рода - те, которые умеют осознавать свое место в континууме. Не такая уж плохая компенсация! Главное - полезная с точки зрения выживания.)

Новая эстетика - это новый слой иллюзий, но в континуумальном мире она - не менее реальность, чем энергетические состояния элементарных частиц. Иллюзии, мечты и идеи во всех мыслимых формах и образах (в печатном и непечатном слове, теориях, файлах, клавирах, клипах, полотнах, играх, легких дуновениях мысли, подозрениях, снах и т.д., и т.п.) - все это настолько же геометрически значимая реальность в континуумальном мире, как и шелест листвы, зимний мороз, водка и сало в холодильнике, вулканический пепел и кошка в окне напротив.

Все, что отличает такие разные проявления континуумальной реальности это их стабильности и геометрические метрики. Что касается стабильностей, то они могут быть оценены с помощью элементарных феноменологических наблюдений: трансурановые элементы гораздо менее стабильны, чем элементы из начала периодической таблицы, а промежуточные умозрительные образы и сон о полете пчелы за минуту до пробуждения не обладают устойчивостью фундаментальных образов - таких, например, как образ счастья или образ справедливости. Молекулярно-кинетическая теория тепла показала существенно большую стабильность, чем теория теплорода, но это не помешало и последней отхватить свой кусок пирога реальности. Ненулевой реальностью, вероятно, обладает огромное количество химических элементов, но стабильность большинства из них настолько невелика, что наши возможности позволяют заметить лишь немногим более ста из них.

Что касается метрик - то тут природа, эволюция и наш опыт могут предложить иерархический, или слоевой подход как наиболее правдоподобный. Видимо, лучших оснований и быть не может - эти лежат на максимальной глубине из всех доступных нам.

Традиция слоевого подхода к природе обеспечена умозрительным заимодействием с природой нашей интуиции, рождающим самые глубинные образы, вроде образа причинности или образа бога. (Трудно, если вообще возможно представить пространственно- временную структуру мира хотя бы без одного из них, а учитывая то, что во многом эти образы совпадают, - без любого из них. Можно отрицать личностного бога, как это делал Эйнштейн и что было совершенно естественно для него: "...Бог Авраама, Бог Исаака, Бог Иакова не философов и ученых." - написано было в знаменитом "мемориале" Паскаля. Но при этом всю свою жизнь Эйнштейн напряженно работал над совершенствованием предложенного Ньютоном математического образа причинности, и бывшим для него образом безличностного бога. Можно со смелостью утверждать, что глубоко витальные причины способствовали формированию образа бога (впрочем, так же, как и его видовой мультипликации): логическая процедура образа бога оказалась способной закрыть те зоны, которые не смог процедурно обеспечить текущий "научный" образ причинности).

Слоевой подход к устройству мира с незапамятных времен служил базовым образом структуры Универсума, он принимал самое первое участие, кажется, во всех универсальных эволюционных системах, начиная с ветхозаветной.

Последнюю можно с полным на то основанием считать одним из самых канонических разбиений мира на слои. Шесть канонических дней - шесть канонических слоев. А собственно, на чем, кроме канона, освященного авторитетом Писания, основано это разбиение? Или: что положено в основание? Существует ли онтология признаков, объединяющих выделенные слои, или дело ограничивается элементарной феноменологией опыта, замешанной на традиции? Кажется, именно это остается интересным, если отнестись к этому расслоению как к факту, как к дошедшей до нас значимой онтологической процедуре, а не спрашивать, насколько оно может соответствовать истине.

Полновесная онтология - настолько редкий гость в нашей текущей теоретической жизни, что мы не можем ожидать, когда она посетит нас для обоснования классификаций, обеспечивающих наш каждый день, и ответит на вопрос "почему?". В большинстве случаев мы довольствуемся ответом на ремесленный вопрос "как?", который дает нам феноменология повседневного опыта - безотказный источник нашей интуиции. Даже в тех случаях, когда расслоение реальности получает онтологическую опору, как в случае с таблицей Менделеева, оно рождается как результат догадки, не основанной ни на какой онтологии.

Это потом уже новая классификация нашего опыта создает соответствующую теорию, долгоживущую или быстровыветривающуюся - в зависимости от глубины догадки, инициировавшей ее. То есть стабильность теории находится в прямой зависимости от того, что большей частью лежит за пределами наших сегодняшних дедуктивных возможностей, а именно, в области подсознательных импульсов, ответственных за нашу интуицию и эстетическую функцию. Отсюда - казалось бы, неестественное для мира научных теорий, но практически ставшее негласной нормой требование эстетической красоты, установленное нашим веком для каждой теории, претендующей на жизнеспособность. (П. Дирак как-то сказал, что теория, обладающая математической красотой, имеет больше шансов оказаться правильной, чем уродливая теория, согласующаяся с какими-то числами.) 20-й век, населив математику и физику образами, похоже, окончательно перевел их в область эстетически значимой деятельности.

Что же все-таки лежит в основе наших интуитивных импульсов, ответственных за идеи расслоения реальности? Если вспомнить о процедурных обещаниях континуумального мышления, то этот вопрос не кажется таким уж обреченным. Более того, ответ на него настойчиво подталкивается идеей мирового континуума: ведь это геометрия, та глубинная геометрия, что заложена нашим опытом и опытом наших предков в нашу операционную подсознательную систему, пусть грубовато, пусть иногда неказисто, но просчитывает метрики пространственных слоев реальности и производит актуальное ее расслоение.

Получается, за качество наших классификаций несет ответственность совершенство геометрии, записываемой нашими витальными обстоятельствами в командные системы нашего мышления. Изменяясь, эта геометрия изменяет структуру нашей рациональности. И когда изменения, вносимые в нас новыми жизненными обстоятельствами, сопровождаются вопросом "Сохранить текущие изменения?", нам остается только оценить, насколько серьезен авторитет у этих обстоятельств.

Уже в силу мобильности командных структур нашего мышления любая классификация реальности носит довольно условный характер - эта условность только что не должна быть грубее теоретической цели расслоения. Глупо искать соответствия классификационных систем Истине в мире релятивных значимостей.

Континуум как рациональный концепт предполагает свое расслоение реальности, причем такое, в котором геометрия как классификационный критерий в конечном счете представлена в явном виде. Геометрия - это, подобно любому феноменологическому опыту, тоже продукт жизненного мира и одновременно часть его. Для континуумального мира, причем, важно не просто то, что часть, а еще и то, какая именно часть. Ведь именно континуумальный мир предполагает для геометрии командную функцию не только в деле организации нашего мышления, но и в деле организации всего себя.