Онтология взрыва - Футымский Игорь. Страница 18

Поэтому Континуум не дихотомирует мир на мир вещества и мир мыслей, как это делает корпускулярное мышление. В континууме эти два мира отличаются лишь своими метрическими характеристиками (так, например, отличается пентиум от ундервуда). Когда Гуссерль высказал мысль о том, что универсальная наука о мире должна быть построена как единая и универсальная теория "more geometrico", он только процитировал генеральную интуицию относительно идеала метафизики, рожденную еще пифагорейцами и возрожденную для Нового времени Галилеем, Декартом и Спинозой. То есть командная функция геометрии в своем роде предполагалась уже и в рамках корпускулярного мышления (которое, кстати, и представляет Гуссерль как один из его последних великих).

Великая континуумальная реформа в мышлении как раз и начинается, по сути, с реформы в геометрии, связанной с произведенной впервые Лобачевским

мультипликацией двумерных пространств (или, по крайней мере, в унисон с нею). Поразительное совпадение интеллектуальных взрывов в геометрической и физической картинах мира заставляет искать их общий детонатор, сработавший так безотказно. Тем более, что вскорости после начала взрыва началось предсказанное Риманом слияние этих картин.

Космология

Эйнштейновская теория относительности и квантовая механика интересны прежде всего как новые концепты физического пространства. Они оказались способными справиться с теми возникшими проблемами в физике, которые поставили старую геометрическую метатеорию в состояние обреченности, но при этом оказались далеки от исчерпания рациональных возможностей, заложенных в их основание. В смысле этих возможностей они оказались верхушкой айсберга, испытательными заездами для новой рациональной системы. Они приучили нас к самому своему виду, вначале представлявшему верх логического эксцентризма, как первые даймлеры, в свое время непонятно на что надеясь решившие конкурировать с такими привычными и с такими безотказными лошадьми.

Они приучили даже не столько наше сознание, сколько подсознание к логике парадоксальных теорий, они приучили нас к нормальности того, что пространство вокруг нас может быть не только эвклидовыим и не только 3-мерным, что реальность вещества может быть предметом интерференции, и что господь бог подвержен страсти играть в кости. Узнав эти новости, мир воспринял их как интригующее начало, как увертюру к захватывающему спектаклю.

Или это был первый акт? Потому что последовал антракт, и кажется, он затянулся. Мир вернулся к своим привычным занятиям, оставив немногочисленные научные тусовки поближе к сцене дежурить в ожидании продолжения. Остались многочисленные сообщения театральных критиков о единственном акте, и это вошло в программы всех учебных заведений, имеющих отношение к предмету. И в конечном счете, именно это оказалось самым важным, то есть решающе важным. Потому что именно это обеспечило коллективизацию идеи рационального переворота и формирование новой интеллектуальной культуры массового подсознания, или, что то же самое, новой процедурной культуры, или, что то же самое, новой геометрии мышления.

В переводе на язык стабильностей зто значит, что количество посещений

новой мировой геометрической идеи возросло, то есть возросла ее пространственная толщина в континууме жизненного мира. То есть образовался новый слой реальности. Для этого потребовалось всего немного - время, достаточное для соответствующей цепной реакции поколений.

Поколения в данном случае - это уровни цепной реакции мира на новую геометрическую идею, идею метафизического континуума. Сама эта идея дает в общем-то новое понимание слова "метафизика" в добавление к имевшимся основным двум. Первое из них восходит к каноническим трудам Аристотеля в издании Андроника Самосского, который разместил группу трактатов на тему умозрительного исследования бытия вслед за "Физикой", а приставка "мета-", как известно, и значит "за". Второе - фактически совпадает с первым, оно следит за тем, чтобы всегда сохранялось нечто, находящееся за пределами в любой физики - тут тоже задействовано значение "мета-" как "за", и даже как "вне". Континуумальное мышление вообще говоря предполагает для приставки "мета" значение оператора обобщения, а не оператора отслоения, то есть оставляет метафизику в общем-то физикой. Метафизика континуумального мира это обобщенная физика Универсума. В сущности, различие между корпускулярным и континуумальным мышлениями можно свести к различию между двумя оттенками рассмотренной приставки. Они, эти оттенки, как раз и выражают ту топологическую разницу, которая разделяет эти две рациональные традиции и тысячелетия их господства.

Физика Универсума, кроме того, это еще и универсальная космология, во всяком случае - если следовать первому смыслу, вложенному в понятие космоса его авторами - древними греками. Для них космос прежде всего обозначал оформительскую функцию, осуществляемую над миром, порядок вещей, порядок вообще (отсюда - косметика, порядок на лице). Планетарный и астрофизический порядок, который мы привычно воспринимаем как предмет космологии - это всего лишь один из порядков, входящий в общую систему порядков. Для нашей сегодняшней смысловой традиции космос - это фактически безоговорочно пространство вокруг нашей планеты, наполненное другими планетами, звездами, звездными системами, галактиками, метагалактиками, туманностями, черными дырами, гравитационными волнами и реликтовым излучением.

Такой взгляд понятен, к нему нас приучила традиционная физика, в последние несколько веков сообщавшая нам самые достоверные факты о мире вокруг нас и авторитетнее всего их комментировавшая. Но он, этот взгляд, все же узок, и иногда кажется, что составлять свое понимание о космосе на основании эвклидова (или даже псевдоэвклидова, каковым является пространство Минковского) пространства - это все равно, что составлять определение культуры на основании своего контакта с магазином культтоваров.

"Мир глубок; и глубже, чем думает день!" - так Ницше донес до нас слова Заратустры. Похоже, что роль медиума ему удалась, и он умел видеть то, чего не видит день. "Сова Минервы начинает свой полет, когда сгущаются сумерки." - Гегель, конечно, и не догадывался, что сказал он это об одном из своих самых непримиримых опровергателей, о Ницше, который действительно видел то, что способна увидеть только ночь, символ самоуглубления. Для того, чтобы понять, что мир глубок, Ницше действительно достаточно было углубиться в себя (чего, к сожалению, не позволяет сделать день, символ тусовки, с вынужденной им концентрацией связей с миром на поверхности).

Когда Джордано говорил о множестве миров, его понимали и судили так, как позволяет судить дневное зрение - предполагалось, что его миры должны быть разбросаны по удаленному от нас космосу. От этого, ей богу, Джордано кажется наивным мечтателем, эдаким недорослем, безвылазно живущим в фантастике о бесконечных приключениях биомассы в межпланетных путешествиях. Конечно, Джордано не был так наивен, хотя, похоже обладал ценностью удивляться миру как ребенок. Суть дела тут заключается в том, что его онтология мира была не того, дневного образца, который обычно хорошо доступен преподавателям философии.

Что, пожалуй, лучше всего сумел показать нам Дали своим образом философа в сумерках - это то, что философ и преподаватель философии - не одно и то же. Эту разницу, кстати, тоже не всегда позволяет рассмотреть день. (Впрочем, еще Гераклит, которого, кажется, не зря называли Темным, хорошо знал это и предупреждал, что многознание уму не научает.)

Когда Джордано говорил о множественности миров, он, конечно не имел в виду сюжетный реквизит для астронавигационной фантастики; он демонстрировал свою интуицию относительно самой большой, как рыба для рыбака, ценности для философа - онтологии. Его онтологическая интуиция позволяла ему не искать множество миров в дальних далях. Миры Джордано, как впоследствии монады Лейбница, находились практически в бесконечном множестве и вблизи него, ближе, чем на расстоянии вытянутой руки.