Отшельник - Евсеенко Иван Иванович. Страница 27

Андрей посмеялся над своими глупыми мечтаниями и снова взялся за крюк. Черпал он ведром до тех пор, пока хоть что-то в него набиралось: песок, ил вперемешку с гнилыми листьями, стебельками повилики и плюща и даже бог его знает как туда залетевшими хвойными иголками. Но вот ведро раз за разом начало подниматься полупустым, не наполненным и на четверть, и Андрей труды свои бросил. Теперь колодцу предстояло оживать, принимая в себя свежую подземную воду, по весне особенно пенную и беспокойную. Дело это долгое, не одного часа да, может, и не одного дня: вода должна покрыть хотя бы два кольца, хорошенько отстояться в них, посветлеть, и лишь после этого ее можно будет пробовать на вкус, пить.

Склонившись над колодцем, Андрей несколько минут наблюдал за его пробуждением, старался разглядеть, пробивается ли там где-нибудь сквозь растревоженный песок и ил родниковый ключик. Но так ничего и не разглядел: то ли было до колодезного дна все-таки далеко, недосягаемо глазу, то ли ключик хитровато таился и не хотел себя обнаруживать при постороннем человеке. Андрей ласково улыбнулся ему (когда так в последний раз улыбался – уже и не помнит), отошел от колодца и, подхватив с лавочки пустые ведра, стал пробиваться по бурьянам к реке. Конечно, можно было попытать счастья возле Кузьмина колодца, но Андрей не стал рисковать: там, поди, точно такая же незадача, как и здесь, – ил, песок, заросли череды и плюща, а то, глядишь, чего и похуже, колодец все-таки уличный, не защищенный от сорной травы и любой прочей напасти ни садовыми деревьями, ни крепким забором.

Пока Андрей чистил колодец, освобожденная ото льда река совсем вышла из берегов, затопила луга, пастольники и низовые грядки, гнала и кружила по ним прозрачно-зеленые льдины. Набрать из нее воды, не промочив ботинок, было не так-то просто. Но Андрей все же изловчился: снял брезентовый брючный ремень, захлестнул его за ведерную дужку и по-морскому закинул в ледяную пучину. Ведро быстро ушло в глубину, наполнилось мутной, пополам с ледяным крошевом водой и едва не ускользнуло из рук Андрея – столь сильное, водоворотное образовалось у берега течение. Он с трудом выдернул ведро на сушу, перелил воду в пустое, сиротливо стоящее на песке, и закинул морское свое приспособление по второму разу, теперь уже более ловко и удачно.

Шел Андрей домой долго, может, целых полчаса: постоянно путался в бурьянах, не попадая в прежние свои следы, клонился под тяжестью ведер то в одну, то в другую сторону, проливал воду на ботинки и брюки и, боясь пролить всю, останавливался, переводил дыхание и не переставал удивляться тому, каким же он, оказывается, стал теперь по-стариковски слабосильным и убогим. Ведь даже в самые малые свои детские годы принести от реки два ведра воды Андрею ничего не стоило. По крайней мере, посреди огородов он не останавливался через каждые сто метров, а весело бежал себе и бежал по разоре между высоких солнцеголовых подсолнухов и воды не проливал ни капли. Но где нынче те годы, та мальчишеская неуемная сила?!

Дав воде немного отстояться, Андрей принялся за уборку, во всем стараясь повторить материны привычки и наставления. Для начала он вытащил во двор проветриваться все подушки, простыни и одеяла, за долгие годы насквозь пропитавшиеся пылью: и простой, хозяйственной, обычной в любом крестьянском доме, и совсем иной, никем прежде незнаемой, невидимой – радиационной. Потом вынес Андрей на свет и солнце отцовский охотничий тулуп, под которым так сладко и беспробудно спал первую свою ночь в родительском доме. Тулуп он по-медвежьи разбросил на штакетнике, отделяющем подворье от сада, и несколько минут любовался им: уж больно широко и вальяжно раскинулся тот на жердочках – действительно медведь медведем. Казалось/еще мгновение, и он повернет к Андрею свою веселую удивленную морду—и тогда их на подворье будет двое.

Андрею хотелось этого сейчас меньше всего. Поэтому он перевернул тулуп овчиною вниз, скомкал даже его немного, чтоб тот потерял медвежье-человеческую свою сущность, и лишь после этого ушел в дом.

Теперь Андрею предстояло снять с красного угла, с покутя, как у них говорят, вышитый когда-то матерью еще в девичестве рушник, который охранно обрамлял, объединял в единое целое три родительские родовые иконы на киоте: Иисуса Христа, Божью Матерь и Николая Угодника. Андрей поднялся на табуретку и уже начал было снимать рушник, как вдруг обнаружил висящую на тоненькой трехконечной цепочке прямо напротив лика Иисуса Христа посеребренную лампадку, а в ней огарок восковой свечи. Андрей удивился, почему он не заметил ее прежде, когда только отбил в доме окна. Или, может, лампадки тогда там не было, может, она тогда скрывалась за рушником, подвязанная высоко к потолку, а теперь вот Андрей тронул рушник, и лампадка опала и повисла на триединой цепочке точно между ликом Иисуса Христа и усталым, изможденным лицом Андрея. Стараясь ничем не потревожить лампадку (вдруг оборвется и упадет, а это плохая примета), Андрей уклонился от нее в сторону и снял рушник с особой предосторожностью. Но с табуретки он сразу не спрыгнул, а еще несколько минут разглядывал свою находку во всех деталях: искусно витые звенья цепочки с объединительной крышечкой-колпачком под самым потолком, и особо внимательно серебряную чашечку-чашу, по-церковному украшенную крестиками. В прежние годы лампадки у них в доме не было, иначе Андрей запомнил бы ее, а то, может, когда и подержал бы в руках, все-таки для мальчишки вещь необыкновенная, заманчивая. Или была, да где-нибудь затерялась, или Андрею ее (подальше от мальчишеского искушения) никогда не показывали. Но вот теперь она объявилась, заняла свое законное место в красном углу перед киотом с иконами – и стало быть, отец с матерью в последние годы своей жизни переменились и уже не слушались и не боялись никакого начальства, ни партийного, ни советского, а жили так, как веками жили здесь их предки, молясь старинным потемневшим в лесных дебрях иконам.

Рушник Андрей тоже вынес во двор и повесил рядом с тулупом. Он сразу запламенел красными шитыми крестом цветами, заискрился на солнце белизной, иногда, при размашисто-сильных порывах ветра, почти соприкасаясь кружевами с рукавом своего вальяжно-тяжелого соседа. Казалось, еще немного – и они по-родственному обнимутся, материн девичьих времен рушник и отцовский побитый в нескольких местах порохом тулуп, обнимутся, а потом и заговорят о всяких-разных хозяйственных делах, как не раз, случалось, говорили здесь, стоя возле штакетника, отец с матерью. Или пойдет у них разговор совсем о другом, о том, что вот, слава Богу, наконец-то дождались они возвращения своего нового хозяина, Андрея, которого уже и не чаяли увидеть в Кувшинках, на родительском подворье, думали, пропал он, сгинул где-то в чужих краях, а они пропадают, гибнут здесь.

Андрей не стал мешать этим разговорам. Пусть наговорятся, набеседуются вдоволь после стольких лет затворничества в заколоченном доме, когда они не видели ни Божьего солнечного света, ни сада, ни дальней реки. Каждая ниточка, каждая ворсинка у них без этого света, без свежего лесного воздуха донельзя истончилась, иссохлась, и теперь им предстоит заново оживать, словно заново нарождаться.

В доме Андрей налил воды в тазик, который обнаружил в подполье, и хотел уже было взяться за уборку, вымыть подоконники, полы, но потом вдруг вспомнил, что мать всегда начинала уборку не с этого. Перво-наперво она белила потолок. И Андрей решил ни в чем не отступать от заведенного матерью порядка. Он оставил воду в тазике нетронутой, опять вышел во двор и направился к сараю, где в уголке рядом с куриным насестом у них всегда хранился мел и целый набор травяных, рогожных щеток. Проходя мимо тулупа и рушника, которых ветер все-таки по-свадебному повязал за кружева и рукав, Андрей и впрямь услышал подобие разговора, задушевного шепота и опять не смог сдержать улыбку: надо же – говорят, и в первую очередь о нем, следят за каждым его движением и шагом.

Ворота в сарай были закрыты на незнакомый Андрею навесной замок и, судя по всему, закрыты Ленкой в последний день и час перед возвращением с похорон отца, потому что только городская неумелая женщина может накинуть замок на пробой не снизу вверх, а наоборот, сверху вниз, так что уключина остается с левой, неудобной для замыкания-отмыкания стороны. Замок этот, скорее всего, Ленка и купила впопыхах в сельпо, боясь оставить сарай незапертым или запертым лишь на колышек, как было то прежде повсеместно заведено в Кувшинках. Ключ Ленка небось забрала с собой или запрятала в доме в какое-нибудь такое потаенное место, которого Андрею теперь ни за что не сыскать.