Заарин - Шаманов Алексей. Страница 31

— …в большинстве своем в детях дворян, переживших октябрьский переворот, культивировалось воспитание того же пресловутого быдла. Почему? — вопросил Сергей Кузнечихин.

— Чтобы не выделялись на рабоче-крестьянском фоне, — предположила Наталья Лунева.

— Чтобы не репрессировали, — добавил ее муж.

— Именно! — порадовался Сергей сообразительности Луневых.

— Ерунда! — вмешалась его жена. — Моя бабушка Мария Павловна, тысяча девятьсот восемнадцатого года рождения, потомственная дворянка, до гробовой доски оставалась интеллигентной женщиной!

— О ней я и хотел рассказать для примера…

— Ты считаешь, что и Мария Павловна тоже… — Возмущенная Анна Кузнечихина не договорила.

— Тоже-тоже! — Сергей захохотал.

— Да я сейчас тебя убью! — объявила Анна. Вероятно, выпила она уже достаточно для смертоубийства.

— Я всего лишь хотел рассказать о Бальмонте! — торопливо уточнил Сергей.

— При чем здесь русский поэт? — не понял Лунев, зато Анна поняла, рассмеялась.

— Это валяй, — сказала, — это почти что и не про бабушку.

— Очень даже про нее, царствие ей небесное, — продолжал Сергей. — Когда мы с Анной познакомились, я учился в Московском институте кинематографии на заочном и только-только открыл для себя Серебряный век русской поэзии. Наизусть стихи шпарил, как по писаному…

— Ты не отвлекайся, — перебила его жена, — про Марию Павловну давай.

— Помнишь, Аня, мы с тобой уже заявление в ЗАГС подали и ты меня с родней знакомиться привела?

— Еще бы, будто вчера все это было…

— Мария Павловна только о своих родителях и говорила. — Сергей пояснил для Луневых: — Анин прадед, основатель Иркутского ботанического сада, выпускник Варшавского университета, вместе с семьей в тысяча девятьсот девятнадцатом году бежал из голодного Киева в сытый Иркутск. А про маму Мария Павловна рассказывала, что та музицировала, пела и обожала поэзию Константина Бальмонта. Я тогда завелся с полоборота и процитировал:

— Ну и какова была реакция? — поинтересовался Тимофей Лунев.

— Мария Павловна задумалась, нахмурилась и произнесла дословно следующее: «Такого Бальмонта моя мама не любила».

— А что, есть и другой? — спросила Наталья Лунева.

Тем временем Тот, кто сидел на ковре, черты лица имел Валентина Петровича Вереникина, однако поведение его разительно отличалось от поведения последнего, как до заболевания моторной афазией, так и после.

На ковре сидел человек уверенный, властный, привыкший повелевать. Он заговорил с Ниной Павловной именно таким тоном на каком-то азиатском языке. По телу женщины прошла судорога, лицо искривилось, и после паузы она прошептала еле слышно:

— Не понимаю…

— Ясно, — сказал мужчина на чистом русском без всякого акцента. — Сколько тебе лет?

— Сорок пять, — с трудом ответила Нина Павловна. Тело ее продолжало скручивать то в одну, то в другую сторону, и мужчина наконец обратил на это внимание.

— Успокойся, — сказал он. — Все хорошо. Ты сейчас занимаешься сексом с любимым мужчиной, но продолжаешь отвечать на мои вопросы. Ты меня поняла?

Нина Павловна хищно улыбнулась, скорее даже оскалилась.

— Да! — выкрикнула она с придыханием, широко раздвинув согнутые в коленях ноги.

— Повторяю, спокойно. Первая страсть уже утолена. Ты получила удовлетворение. Тебе легко и приятно…

Нина Павловна расслабилась, это было заметно. Напряжение отпустило ее, ноги вытянулись, на лице застыла блаженная улыбка.

— Да, пока не забыл, принеси мне, когда придешь в следующий раз, нормальный табак, да покупай подороже, не скупись, — велел Тот, кто сидел на ковре. — Невозможно курить это дерьмо… Ты меня поняла?

— Да.

— Твой отец по национальности бурят? — начал допрос мужчина.

— Нет.

— Тогда мать?

— Нет.

— Кто из твоих родственников бурят? — спросил мужчина, теряя терпение.

— Прадед по отцовской линии.

— Его имя и фамилия?

— Гомбо Хандагуров.

— Очень хорошо. — Вдвойне бывший учитель заулыбался. Он долго расспрашивал женщину о ее родственниках, но только про тех, что были потомками Гомбо.

Нина Павловна отвечала охотно, с удовольствием и называла имена даже тех, кто умер задолго до ее рождения и о которых она и не слышала.

— Татьяна Ивановна Забазнова, моя тетя, ей семьдесят пять лет, живет в Москве по адресу…

— Не надо адрес, полетишь к ней сама, но не сегодня. — Мужчина убрал в карман трубку, повесил на прежнее место коврик с оленями и снова превратился в Валентина Петровича, бывшего учителя.

Скоро проснувшись, Нина Павловна о расспросах не вспомнила и ничего необычного не заметила. Единственно, ей показалось, что в комнате накурено, но она решила, что дым после пожара надуло сквозняком из открытой форточки, и успокоилась.

— Сегодня ты был особенно хорош, — сказала завуч уже у дверей, любовно потрепав по щеке бывшего учителя. — Пока-пока, мой молчун!

Глава 21

ЭКСКАВАТОРЩИК (продолжение)

18.18. Иркутск

Досконально изучив план улицы Карла Маркса и заранее продумав каждый свой шаг, Петр Кириллович Онопко решил, не входя в ИГРУ, пройти пешком по этой улице из конца в конец от Дома художника до памятника Александру III.

Выходить из дома безоружным казалось ему теперь верхом беспечности.

Несмотря на летнюю жару, установившуюся в Иркутске, он надел легкую камуфляжную куртку и сунул в карман травматический пистолет с запасными обоймами. На пояс повесил ножны с охотничьим ножом, подарком от строительной фирмы на пятидесятилетний юбилей. Он еще подумал тогда: на кой ему нож, он и на охоту ни разу в жизни не ходил! А вот пригодился…

Жил он неподалеку от автовокзала и, проходя мимо него, заприметил двух полицейских, патрулирующих улицу. Один был по национальности бурят, другой русский. Как какое-нибудь игрушечное ружье с пластиковой пулькой на веревке, на плече бурята дулом вниз висел тот самый вожделенный АКС-74У, который он совсем недавно изучал в Интернете.

Вот оно!

Насторожившись, Онопко встал, и на него наткнулась девица с объемным баулом, торопящаяся, вероятно, к междугороднему автобусу.

— Чо стал, разиня? — Не сбавляя скорости, она обогнула Петра Кирилловича.

— Извините, — пробормотал тот, продолжая завороженно смотреть на автомат, удаляющийся вместе с полицейским.

Онопко не представлял, как он станет добывать его при свете дня в людных окрестностях автовокзала, однако проследовал за патрулем — в некотором, впрочем, отдалении.

Сунув руку в боковой карман, проверил наличие пистолета, хотя и без того ощущал его тяжесть.

Менты шли по улице, названия которой Онопко не знал, вдоль бывшего завода тяжелого машиностроения…

Онопко усмехнулся, он назвал их «ментами». Уже несколько месяцев, как милицию переименовали в полицию. Абсолютно ничего не изменилось, кроме новой формы от Юдашкина, которой, впрочем, пока и не было. Уж Петр-то Кириллович точно до смерти будет называть их по-старому…

Тем временем менты, пройдя метров сто, развернулись и снова пошли к автовокзалу. Онопко находился от них меньше чем в десятке шагов. Вместо того чтобы непринужденно пройти мимо, он заметался, ища укрытия, и, не найдя его, сел и принялся делать вид, что шнурует ботинки, которые вдобавок ко всему оказались вовсе без шнуровки, на молнии.

Менты, проходя мимо, неодобрительно на него покосились. Он этого видеть не мог, но почувствовал запульсировавшим вдруг затылком.

На ступеньках автовокзала полицейский патруль проверил документы у двух мужчин среднеазиатской наружности. Один из них, сконфуженно улыбаясь, перед тем как протянуть паспорт, торопливо вложил в него купюру. Какого достоинства, Онопко не разглядел.