Я верю - Рампа Лобсанг. Страница 22

Послышалось резкое «шлеп, шлеп!». Кто-то отшлепал его по ягодицам. Тогда он раскрыл рот и протестующе возопил против столь грубого обращения с беспомощным телом офицера и джентльмена. И с этим первым гневным криком все воспоминания минувших времен растаяли в нем, как тают сны на заре нового дня. И на свет появился ребенок.

Конечно, не каждый малыш испытывает подобные переживания, поскольку обыкновенное дитя, пока оно не родится, представляет собой всего лишь бессознательную массу протоплазмы. И только когда оно родится, у него включается сознание. Но в случае с Алджерноном, или с Пятьдесят-Три, или как бы там вы его ни назвали, дело происходило иначе, поскольку он был самоубийцей и поскольку это был поистине чрезвычайно «тяжелый случай». Кроме того, здесь присутствовал дополнительный фактор: эта личность — эта сущность — должна была вернуться назад с определенной целью. Ему было уготовано особое призвание, а известие об этом призвании должно было прийти к нему из астрального мира в тот самый момент, когда он явится на свет. Это известие уже содержалось в ментальной матрице новорожденного малыша.

Некоторое время ребенка то укладывали, то переносили с места на место. С ним что-то делали: отрезали что-то лишнее, что было прикреплено к его телу, хотя сам малыш относился к этому совершенно равнодушно. Алджернон исчез. Теперь это был безымянный ребенок. Но после нескольких дней, проведенных в больнице, он обнаружил рядом с собой расплывчатые тени.

— Агу, — послышался грубоватый голос. — Вот дьяволенок-то, а? Как думаешь назвать его, Мэри?

Мать, нежно смотревшая на своего первенца, повернулась к только что вошедшему человеку и сказала:

— Да вот Аланом думаем назвать его. Мы решили, что, если будет девочка, то назовем ее Алисой, а мальчика станем звать Аланом. Вот пускай и будет Алан.

По прошествии нескольких дней Мартин навестил жену в больнице, откуда они вышли вместе, неся на руках маленький сверток, которому предстояло начать новую жизнь на Земле. И никто из них тогда еще не знал, что жизнь эта продлится всего тридцать лет. Малыша забрали домой — в тот район, который считался довольно презентабельной частью Уоппинга. [19] Отсюда были хорошо слышны гудки буксирных катеров, доносившиеся с Темзы — со стороны лондонской гавани, где прибывавшие пароходы своим ревом приветствовали порт, а отчаливавшие суда прощались с ним воем сирен, отплывая в дальние края — возможно, даже на другой конец света. А в маленьком доме, что находился неподалеку от причала Уоппинг-Стэйрз, спал маленький мальчик. Он спал в комнате над магазином, где позже ему предстояло мыть картофель, сортировать овощи и срезать с них гнилую ботву. Но пока этот малыш должен был отдохнуть, немного подрасти и привыкнуть к новой жизни.

Время все текло, как ему и положено. Ведь оно никогда не останавливается! И мальчугану стало уже четыре года от роду. В тот теплый воскресный день, после обеда, он сидел на коленях у своего дедушки Бонда, как вдруг дед нагнулся к нему и сказал:

— Послушай, а кем ты станешь, когда вырастешь, парень?

Мальчик что-то лепетал, рассматривая свои пальчики, а затем несколько раз повторил, как это обычно делают дети:

— Дохтолом, дохтолом.

Сказав так, он спрыгнул с дедовых колен и застенчиво убежал.

— Знаешь, дед, — сказала Мэри, — это странно, и я в толк не возьму почему, но сдается мне, будто тянет его ко всему, что с медициной связано, а мальцу-то всего четыре годка от роду. Как доктор к нам придет, так он у него тотчас трубку отнимет. Трубка эта, которую доктора на шее носят.

— Стетоскоп, — подсказал дедушка.

— Да, да, вот я и говорю — стетоскоп, — молвила Мэри Бонд. — Кабы знать, к чему бы это. Кажется, оно ему и впрямь в сердечко запало. И какой из него доктор — в нашем-то положении?

Время по-прежнему шло. Алану Бонду исполнилось десять лет, и как для десятилетнего паренька он довольно прилежно учился в школе. Его учитель однажды сказал:

— Не знаю, что мне делать с Аланом, сударыня. Он так упорно занимается. А для мальчика это совершенно неестественно. Он все время твердит о лекарском ремесле и обо всем таком прочем. Это просто трагедия какая-то, поскольку я ничего не имею против, но как он сможет стать доктором?

Мэри Бонд постоянно думала об этом. Она размышляла над этим долгими тихими ночами, когда тишину ночи нарушали только доносившиеся с улицы сигналы машин, к которым у нее давно выработался иммунитет, да гудки пароходов с Темзы, к которым она тоже давно привыкла. Она думала долго и напряженно, и вот как-то раз, во время беседы с соседом, у нее возникла идея. Сосед сказал ей:

— А знаете, Мэри, сейчас придумали новую схему страхования людей. По этой схеме, если у вас есть маленький ребенок, вы можете застраховать его. Вам придется платить всего несколько пенсов в неделю, но раз в неделю платить нужно обязательно. А затем, по достижении определенного возраста, который вы оговорите со страховым агентом, ваш мальчик может получить большую сумму денег, которых ему хватит, чтобы окончить медицинскую школу. Я знаю, что есть такая схема, я знаю парня, который так поступил. Сейчас он уже адвокат. Я попрошу Боба Миллера подойти к вам и переговорить об этом. Он дока во всех этих страховых делах.

Исполненный лучших намерений и планов о будущем своего ближнего, сосед умчался прочь.

Годы шли. Наконец Алан Бонд поступил в среднюю школу. В первый день пребывания в школе директор провел с ним собеседование:

— Так, мой мальчик, и кем же ты предполагаешь стать, когда окончишь школу?

— Я хочу стать врачом, сэр, — сказал Алан Бонд, уверенно глядя в глаза директора школы.

— Ну что ж, мой мальчик, это неплохо, что у тебя столь высокие устремления. Но тебе придется усердно учиться, чтобы стать врачом. И потребуются солидные стипендии, поскольку твои родители не смогут оплатить твое обучение в медицинской школе, а также принять на себя связанные с этим дополнительные расходы. Я предлагаю тебе, мой мальчик, подыскать себе другой вариант, который, так сказать, удовлетворял бы твоим амбициям.

— Черт тебя побери, сынок! — сказал ему Мартин Бонд. — Отложи ты хоть на минуту эту свою чертову книгу! Я тебе велел почистить эту картошку? Наша постоянная покупательница миссис Поттер будет покупать товар где угодно, но только не у нас, если мы станем продавать ей картошку вместе с землей. Закрой сейчас же свою книжку! Я сказал: закрой и почисти эти картофелины! Я хочу, чтоб они блестели. А когда заблестят — отнесешь их наверх миссис Поттер.

Отец ушел, раздраженно бормоча себе под нос:

— Черт-те что! Почему эти дети в своих мечтах вечно стараются прыгнуть выше головы? Этот парень только об одном и думает — только и думает, чтобы стать доктором. А откуда, черт побери, мне взять денег, чтобы он выучился на доктора?

Но про себя он подумал:

— В школе-то, говорят, у него все идет ладно! И когда дело до мозгов доходит, так он всегда первый — по отметкам видать. Да, парень старается в учебе изо всех сил — на стипендию тянет. Зря я, пожалуй, на него взъелся. И то сказать — разве он сможет толком учиться, когда у него перед глазами книга, а я его гоню картошку чистить? Пойду помогу ему.

Папа Бонд вернулся туда, где его сын сидел на трехногом табурете перед ванной. В левой руке мальчик держал книгу, в которую и смотрел, а правой торопливо нащупывал картофелину, потом бросал ее в ванну с водой, а затем, слегка пополоскав и помотав ею в воздухе, бросал на стопку свернутых газет.

— Дай-ка я немного помогу тебе, парень. А когда мы закончим, ты сможешь идти заниматься дальше. Ты пойми — я не сержусь, но я должен зарабатывать на жизнь. Тебя нужно содержать, маму твою, да и себя заодно. А ведь еще нужно уплатить аренду, отдать налоги — за все нужно платить. А правительству наплевать на нас. Пойдем, помоем их вместе — картошки-то.

Завершился учебный год. Директор школы и учителя стояли на помосте. Здесь же присутствовали члены школьного совета. А в Торжественном Павильоне сидели дети, нарядно одетые в выходное платье — чистые, стеснительные и неловкие. Рядом с ними, взволнованные непривычностью обстановки, сидели родители и родственники. То тут, то там какой-нибудь мучимый жаждой человек украдкой бросал горящий взгляд сквозь окна на двери ближайшей пивнушки, но сегодня был День Призов, День Речей и тому подобного, а поэтому страждущим приходилось сидеть и терпеть. Кто-нибудь из них думал про себя: