Сокровище альбигойцев - Магр Морис. Страница 62

— Какой он легкий! — произнес Торнебю, взвалив повешенного на спину.

Скрывая под плащом фонарь, я освещал землю под его ногами, чтобы он не споткнулся.

— Берегитесь, как бы этот свет не пробудил подозрения караульного, — заметил Торнебю. — Заступ у вас на плече издалека напоминает мушкет, и нас могут принять за ночных грабителей, один из которых несет добычу, а другой — фонарь и оружие.

Но силуэт часового по-прежнему стоял столбом. Мы свернули на узенькую тропинку, и я сразу потерял направление.

Тут я услышал разговор двух воронов, сидевших на ветке пробкового дуба. Иногда под влиянием сильного волнения я начинаю понимать язык птиц — настолько, насколько готов хранить об этом молчание. Всякий раз, когда я, желая польстить себе, говорил, что понимаю разговор каких-нибудь животных, язык их мгновенно становился неразборчивым для меня. Я прислушался, делая вид, что пытаюсь уловить направление, откуда дует ветер.

А первый ворон говорил:

— Повешенный Раймон д’Альфаро хотел бы упокоиться в тени того старого кипариса, где находится наше гнездо. Ему нравились кипарисовые рощи и нравились вороны. Так люди, которые сами лезут в петлю, предпочитают вполне определенные деревья и определенных птиц.

И, будто подтверждая мои мысли, второй ворон ответил:

— Старый кипарис, где находится наше гнездо, растет по правую сторону, возле стены, некогда окружавшей владения Альфаро. Так люди, которые сами лезут в петлю, предпочитают упокоиться в земле, некогда принадлежавшей их предкам.

Похоже, птицам каким-то непостижимым образом удается узнать удивительные вещи и проникнуть в истины, неведомые человеку. Я сделал знак Торнебю свернуть направо, и мы увидели гигантский кипарис, торжественно высившийся подле полуразвалившейся стены.

Торнебю положил покойника на землю; я взял заступ, и, сменяя друг друга, мы вырыли могилу. Из-за твердой и каменистой почвы работа была долгой и тяжелой, но караульный вдалеке по-прежнему не шевелился, и его неподвижный силуэт четко вырисовывался на фоне ночного неба.

Когда мы опустили в могилу Раймона д’Альфаро, я положил ему на грудь веточку кипариса. Зарыв могилу, мы тщательно разровняли над ней землю, ибо ревностные служители Церкви не остановятся перед тем, чтобы выкопать покойного, и сделают это с такой же легкостью, как делают дикие звери.

— Поспешим, — обратился я к Торнебю, — покинем поскорее графство Авиньонет.

Мы быстро шагали по дороге, когда я вдруг услышал отрывистый хохот совы. Казалось, птица обращалась ко мне. В ее скрипучем голосе звучала ирония:

— Люди, которые сами лезут в петлю, предпочитают знать, что их останки высушило солнце. Только душа их ищет тень. А потом, разве он не согрешил, нарушив порядок, заведенный судьбой?

Смятение заполнило мою душу. Осознание того, что противоречие свойственно не только природе, но и самой сущности божественной души, стало для меня тяжелым испытанием.

Поиски Грааля

Разумеется, и до меня многие отправлялись на поиски Грааля, но они его не нашли. Если бы Грааль нашли, люди бы полюбили друг друга. По всем дорогам скакали бы всадники, разнося радостную весть. Животные помирились бы с людьми, а птицы прилетали бы в дома клевать со столов крошки. Но ничего подобного не происходило.

Как считали некоторые, Грааль не могли увезти за моря, в иную избранную землю. Нет земли священнее, чем земля Тулузы, та, что начинается у каменных башен каркассоннских стен, тянется до Пиренейских владений сеньоров Фуа и простирается вдаль, за пределы аббатства Комменж. Сюда в давние времена кельтиберы с волосами до самых пят, которые они закручивали в пучки на затылке, принесли загадочные сокровища Дельф. В неприступных горах Арьежа друиды спрятали греческие символы, а вместе с ними и ключи к тайнам, позволявшим им предсказывать земные события по расположению звезд. Именно в Каркассонн привез Аларих скрижаль Соломона, изначально хранившуюся в иерусалимском храме, а потом доставленную готским королем в Рим.

А позднее четыре всадника — неизвестно, почему их всегда четыре, — прибыли в замок Монсегюр, пряча под плащом наследие Иосифа Аримафейского, изумруд в форме крина, содержащий кровь Христа.

Почему же случилось, что эта часть света стала вместилищем всех священных реликвий? Почему те, на кого возложили обязанность хранить их, решили, что здесь они находятся в большей безопасности, чем в каком-либо ином месте? В этом-то и кроется тайна, которую я не могу разгадать. Впрочем, есть множество вещей, которые мы никогда не поймем. Разве мы знаем, почему вода жидкая, а огонь являет себя только при определенных условиях, в результате трения?

Предания об осаде Монсегюра гласят, что в одну из грозовых ночей четверо отважных альбигойцев спустились по веревкам со стен крепости, незаметно пробрались через оцепление королевских солдат и ушли в горы. Эти четверо унесли с собой сокровище катаров. Не золото и не драгоценные камни, не канделябры и не церковные раки, не изделия из дорогих металлов, не роскошные шелка и даже не кривые турецкие сабли дамасской стали с бесценными эфесами, привезенные крестоносцами из-за моря. Для спасения этих сокровищ потребовалось бы огромное множество телег, в которые пришлось бы впрячь всех быков из Мирпуа и долины Арьежа, и даже этой армии понадобилось бы не менее четырех дней, чтобы свезти телеги со склонов Монсегюра. Сокровище четырех ночных посланцев было совершенно иного рода. Его мог унести один человек. Но их было четверо, и слухи, кочевавшие из деревни в деревню, сохранили имена этих четырех.

Согласно преданию, первого звали Амьель Экар, второго Пуатвен, третьего Юк, а четвертого д’Альфаро. Они спускались вниз, а те, что прятались за зубцами полуразрушенных стен, в каменных галереях, в толстостенных высоких башнях и в окутанных облаками барбаканах, старик Рамон де Перелла и молодой Пейре Рожер де Мирпуа, командовавший обороной Монсегюра, рыцари, сражавшиеся под его началом, солдаты, бившиеся под началом его рыцарей, совершенные, не участвовавшие в боях, но молившиеся за победу Святого Духа, женщины в белых платьях, седобородые старики — все они внимательно прислушивались в ожидании, недвижные, молчаливо склонив головы. Казалось, что и замок, и его защитники, и сама гора Монсегюр испытали воздействие колдовских чар.

Когда же вдалеке, на противоположной стороне долины, на вершине горы Бидорта засветился крохотный огонек, означавший, что сокровище спасено, когда четверо хранителей углубились в непроходимую чащу, ревностно оберегаемую стаями волков и глубокими каменными ущельями, сердца защитников Монсегюра исторгли из глубин своих великий гимн, гимн признательности: Грааль спасен, и защитники получили право умереть.

Ох, Господи, злые восторжествовали, но беспощадное время миновало. Ведь зло не может господствовать безраздельно, даже когда все уверены, что оно одержало победу и поле разорено и бесплодно; всегда есть маленькое зернышко, крохотное, забытое, ожидающее своего часа, чтобы дать росток, и этот росток рано или поздно превратится в большое дерево.

И вот я избран, чтобы зернышко взошло снова. Неужели из-за того, что мой посох и в самом деле наделен волшебными свойствами? Нет, вряд ли он стал причиной моего избрания. А может, мои особые заслуги заключаются том, что я, заботясь о больных, невольно совершал добрые поступки? Но добро, совершаемое нами, — это всего лишь малая частичка общего устройства, и я даже не уверен, что тот, кто постоянно творит добро, далеко пойдет. Единственная добродетель, которую стоит взращивать, — это возвышенность души. Но то ли не подвернулся случай, то ли плохо искал, но я никогда не встречал истинно возвышенной души, той, которая была бы достойна божественной воды ума.

Но ведь голос сказал мне: Мишель де Брамвак, встань!

Значит, именно мне надлежит отыскать утраченный Грааль. С тех пор как четверо альбигойцев исчезли в лесах Бидорты, о нем никто ничего не слышал. Что стало с этой четверкой? Владели ли они землями, замками или жили в пастушьих хижинах? Знали ли они тайны чудесных подземелий или скрывались в стогах соломы? Где они спрятали Грааль — в гнезде орла, в поле, под корнями виноградной лозы? Во всяком случае, тот, кто нес его у себя на груди, наверное, прожил больше ста лет, ибо получил мощный заряд жизни. Если расспрашивать людей и интересоваться деревенскими обычаями, можно многое узнать о стародавних временах и о том чудесном старце, который жил гораздо дольше привычного возраста. Скорее всего, именно этот старец окажется хранителем, три века назад прижимавшим к сердцу кровь Христа. Возможно, эта кровь даровала ему долгую физическую жизнь, если только флюиды, исходящие от священного изумруда, не испепелили его и тело его, опущенное в землю, не обратилось в горстку праха.