Великий йогин и его ученик. Жизнеописания Шивабалайоги Махараджа и Шиварудра Балайоги Махараджа - Янг Брюс. Страница 6

– Почему ты хочешь, чтобы я сел?

Фигура просто повторила свой приказ:

– Сейчас же садись в падмасану.

– Я не знаю, как сидеть в падмасане, – откровенно признался Сатьяраджу.

После этих слов мудрец крепко взялся за ноги юноши, сложил их в позицию лотоса и велел закрыть глаза. Все еще не понимая, что происходит, мальчик спросил:

– Зачем нужно закрывать глаза?

На это фигура ответила:

– Сначала закрой глаза, а потом я тебе скажу.

Сидя в позе лотоса, мальчик послушался приказа и закрыл глаза. Мудрец наклонился к нему, коснулся средним пальцем руки межбровья Сатьяраджу и сказал:

– Смотри внимательно сюда, – и легонько постучал по макушке головы.

Это действие тут же произвело на мальчика глубочайший эффект: его ум полностью остановился, он перестал осознавать свое тело и окружающую обстановку, будучи в состоянии воспринимать лишь снова возникший перед ним черный Шивалингам, окруженный ослепительным сиянием, как и прежде, сопровождаемый резонирующим божественным звуком «Ом». Он сидел абсолютно неподвижно: его тело и ум пребывали в полном покое, а внимание было полностью поглощено находящимся перед ним божественным видением, купающимся в восхитительных вибрациях. Ничто другое – ни звук, ни картинка не могли проникнуть в него – совершенный образ овладел его сознанием без остатка.

Его друзья ничего этого не видели. Они с удовольствием съели свои фрукты, начали играть и лишь какое‑то время спустя заметили, что Сатьяраджу сидит один со скрещенными ногами в позе лотоса, умиротворенно прикрыв глаза, и явно не осознает ни их присутствия, ни чего‑либо вокруг. Думая, что он в шутку притворяется садху, они начали его звать, потом закричали. Видя, что он никак не реагирует, они взялись его трясти, даже побили его, но он по‑прежнему неподвижно сидел в йогической позе. Они принялись тянуть его за руки и ноги, но он не шевелился. Включившись в игру по полной, дети намазали его тело липким соком пальмового фрукта, затем вымазали в грязи, но от неподвижного тела все так же не было никакого отклика. Все еще считая, что он притворяется, они собрались вокруг него, отнесли в канал реки и опустили в воду. Когда и за этими их действиями не последовало никакой реакции, они стали подозревать, что происходит что‑то очень странное. Его лицо светилось покоем, какого раньше им не доводилось видеть ни у кого. Это вовсе не было похоже на обычные детские шалости.

Подвергнув его по неведению всем этим испытаниям, они поняли, что он находится в необычном состоянии сознания, хотя тело оставалось живым. Не зная, что думать и что предпринять, они решили обратиться за советом к взрослым и бросились в деревню к родственникам Сатьяраджу. Несколько людей из деревни вместе с его дядей отправились на место происшествия, но так же, как и дети, ничего не поняли. У каждого было свое мнение и множество предположений. Один из жителей деревни решил, что Сатьяраджу одержим духом и, чтобы выгнать его из тела, нужно хорошенько поколотить мальчика. У него в руках была короткая палка, которой он и начал его бить. Сатьяраджу не осознавал происходящего, так же как не осознавал предыдущих действий детей: Шивалингам целиком и полностью поглотил его осознанность.

Лишь по чистой случайности один из ударов пришелся по межбровью как раз в том месте, где мудрец коснулся его своим пальцем во время посвящения. Это несколько ослабило концентрацию ума на Лингаме – настолько, чтобы мальчик смог осознать свое окружение, хотя и довольно смутно. Главным фокусом его внимания все так же оставался сияющий Лингам. Сумев выделить из толпы собравшихся своего дядю, он попросил у него дхоти, чтобы переодеть шорты, в которых он был. Дядя дал Сатьяраджу имевшийся у него небольшой кусок материи, и мальчик сделал из нее каупину (набедренную повязку). Когда он встал, чтобы переодеться, люди вокруг него воспользовались моментом, подхватили его под руки и повели домой. Мальчик не пытался убежать или оказать сопротивление, казалось, он все так же плохо осознавал происходящее и просто позволял событиям разворачиваться. Было удивительно, насколько спокойным и покладистым стал этот вечно задиристый мальчуган.

По пути домой попытки выяснить, что произошло, возобновились с новой силой. Мальчика забросали вопросами: может быть, им овладело местное деревенское божество или злой дух? Может быть, он решил стать садху? Или он повредился умом и «съехал с катушек»? Он не отвечал ни на один из вопросов, едва ли сознавая действительность, будучи поглощенным видением великолепного Лингама, остававшегося центром притяжения его внимания, несмотря на суматоху вокруг. Процессия вместе с мальчиком дошла до дома, но тут выяснилось, что он не может войти внутрь: его ноги стали жесткими и совершенно не гнущимися, и он не мог преодолеть даже невысокие ступеньки. Его подняли и перенесли через них, но тут возникло новое препятствие: ноги мальчика уперлись в дверной проем и никак не хотели менять своего положения. Как народ ни старался, ни сдвинуть его ноги, ни согнуть их в коленях у них не получалось. Промучившись около часа в попытках хоть как‑то впихнуть его в дом, они наконец сдались, признав, что это просто физически невозможно. Чтобы не привлекать еще большее количество зевак, уже и так сильно увеличившихся числом, решено было оставить мальчика на веранде.

С появлением новых зрителей возникли и новые объяснения случившегося: кто‑то по‑прежнему считал его одержимым, кто‑то решил, что он помешался, кто‑то был уверен, что мальчик просто-напросто притворяется и водит всех за нос. И только один старик в толпе понял истинную причину состояния, которому все они стали свидетелями, – он увидел, что произошло божественное преображение Сатьяраджу в йогина. Все остальные продолжали выдвигать свои версии и рассуждать о том, что же делать дальше. Маленькие деревеньки не богаты на события, поэтому этот случай, естественно, стал предметом общих пересудов и внес разнообразие в незатейливую жизнь деревенских жителей. Еще в течение нескольких часов народ не расходился, обсуждая и пересказывая случившееся, но уже к вечеру чувство новизны исчезло вместе с разошедшимися по домам соседями и только самые стойкие остались на месте в предвкушении новых событий. Ситуация была настолько необычной и неожиданной, что предсказать, что произойдет дальше, было невозможно. Постепенно ночь опустилась на деревню, усыпив жителей и заставив их временно забыть о ежедневных заботах. Заснули один за одним и те, кто остался рядом с мальчиком. Хотя сознание Сатьяраджу все так же было поглощено видением восхитительного Лингама и резонирующим божественным звуком «Ом», в его уме возникла мысль о том, что ему нужно вернуться на берег реки, где произошло посвящение. Тихо встав со своего места, он пошел назад к реке, туда, где все случилось, и снова сел в падмасану. На этот раз его глаза не хотели закрываться, и он продолжал сидеть с открытыми глазами, оставаясь полностью сконцентрированным на сияющем Шивалингаме, по‑прежнему находящемся перед ним. Спустя короткое время начался ливень, но ничего не изменилось: он все так же сидел, не шевелясь, погруженный в безмолвное созерцание Лингама. Проливной дождь шел всю ночь, но он не покинул своего места. Его погружение в созерцание великого и зачаровывающего символа было настолько тотальным, что в уме даже не возникло мысли о том, чтобы перебраться куда‑либо под навес.

Утром жители деревни снова пришли к дому Сатьяраджу, чтобы проведать его, и, не обнаружив мальчика на месте, бросились на поиски. Они нашли его сидящим на земле на берегу канала реки, умиротворенного и спокойного, не обращающего внимания на ливень, хлещущий по неприкрытому телу. Жители деревни, собравшись вместе, перенесли его под баньяновое дерево и устроили что‑то вроде зонта из пальмовых листьев, чтобы хоть как‑то защитить от непогоды.

Начавшийся ночью проливной дождь не прекращался в течение дня ни на минуту, а мальчик так и оставался сидеть с открытыми глазами на том месте, где его оставили под деревом и импровизированным зонтом. Он продолжал безотрывно созерцать Шивалингам, и ничто не могло его потревожить. Он видел происходящее вокруг – кто‑то предлагал ему молоко, кто‑то переносил его под дерево и строил навес, кто‑то приходил и уходил, но все это существовало лишь на поверхности ума, не затрагивая его внимания, полностью погруженного в созерцание живого и вибрирующего Лингама. Все остальное казалось нечетким, неважным и ненужным.