Масон - Федоров Алексей Григорьевич. Страница 55

От всей этой колготни мне стало еще хуже: депрессия придавила, теперь уже словно колесо деревенской телеги!.. Надо было срочно разбираться в этой "черной немощи". Для начала было бы не худо определить, что у меня – униполярная или биполярная депрессия? Наверняка, я-то страдал сейчас униполярным расстройством настроения, то есть меня не раскачивало как маятник от маниакального счастья к абсолютному упадку душевных сил. Нет, во мне порой просто что-то ломалось под действием отвратительных гримас жизни, и я впадал в грех – начинал методично грустить, тогда на память шли печальные истории из моей жизни и чаще всего из клинической практики.

Мы с Олегом уже спустились на первый этаж и приближались к выходу из 127-го отделения милиции, – вырывались, можно сказать, на свободу, – когда перед глазами совершенно ясно прорисовалось лицо одного несчастного мальчишки, угробленного одной моей коллегой докторшей, практически, при моем полном попустительстве. То было виртуальное видение, явившееся из далекого прошлого. Я тогда передоверился ее опыту, точнее понту, который она сеяла вокруг себя частыми напоминаниями о том, что закончила клиническую ординатуру у очень авторитетного профессора-педиатра. Будучи главным врачом больницы, я оставил ее дежурить одну. Она же, вместо того чтобы хлопотать вокруг тяжелого больного, преспокойно улеглась спать, и ночью мальчик умер от остановке сердца, вызванной сильнейшей интоксикацией.

Среди ночи несчастный мальчик уплыл на "ладье смерти" туда, откуда не возвращаются снова. Меня поразило то, что рядом с ним была его мать, и она тоже не заметила критического состояния самого близкого и любимого существа. Мальчик был в сознании, но не позвал отчаянным криком на помощь. Вернее он не дождался помощи от родной матери и милосердного доктора. Это безгрешное существо – маленький мальчик, ощущавший холод приближающейся смерти, смотревший испуганными глазами на старуху с косой, – постеснялся позвать на помощь взрослых, сильных людей, обязанных его защищать. А, скорее всего, мальчик не мыслил себе, что здесь в больнице его могут оставить один на один со страшной, ледяной смертью. Он полагал, что врач и мать знают, что делает, им можно довериться, положиться на добрые и умные сердца.

Видимо, я уловил момент отрыва души пациента от тела: среди ночи что-то меня встряхнуло так, будто началось страшное землетрясение. Я как ошпаренный прибежал в больницу, но было уже поздно оживлять мальчишку – передо мной лежал уже безвозвратно простывший трупп. Душа ребенка, вырвавшись среди ночи из грудной клетки наружу, издала последний вопль отчаянья и величия. То был заключительный аккорд смерти, вызванный отрывом со скоростью ракеты души от земной поверхности. Близился вечный контакт с необозримым космосом: вернее, слияние с загадочными причиндалами вечности. Я снова и снова, вот уже более тридцати лет, вспоминаю печальные глаза того двенадцатилетнего мальчишки, питавшего к нам врачам надежду на спасение. Я видел эти глаза во время прощания с больным, покидая вечером его палату. Он, как все земное и живое цеплялся за жизнь, молил у Бога и у нас – жалких людишек, спрятавших свою совесть за чистоту белых халатов, – продления земного существования, потому что боялся неизвестности потустороннего мира. Его смущала загадочность "зазеркалья", хотя морфологически все в измученном организме было готово к переходу в небытие. Потом мне пришлось вскрывать труп мальчика, и бесперспективность лечения была очевидна. Но дело не в том! Врач обязан быть фанатиком клинического усердия: необходимо бороться за жизнь пациента, даже если надежды никакой нет. В том суть профессии врача, практическое свойство медицины, как области взаимоотношений, подчиняющихся формуле: "врач – болезнь – пациент". Врач обязан всеми силами и имеющимися в его распоряжении средствами выбивать из той формулы именно "болезнь", дабы перевести ее в другое качество: "врач – пациент"! И никак иначе…

Я продолжаю винить только себя в смерти мальчика, долго и упорно питавшего надежды на бесконечные возможности медицины, на совесть ее адептов – эскулапов, отряженных самим Богом для выполнения миссии первых защитников всех обездоленных и страждущих спасения. Ту самовлюбленную дуру в белом халате, завалившуюся спать, я давно вычеркнул из списка профессионалов в нашем деле. Но мне осталось только бесполезное занятие – кусать локти, наказывать себя всячески за то, что не разглядел вовремя "черную душу" коллеги. Я обязан был всю борьбу за жизнь того мальчишки взвалить на себя и только на одного себя!.. Именно в том смысл теперь уже моей функции – главного врача…

Сейчас, стоя в мрачном вестибюле отделения милиции, погружаясь в воспоминания, почему-то неожиданно на меня наплывшие, я не замечал слез, покатившихся по носовым ложбинкам. В душе скреблись кошки – именно те несчастные, брошенные и одинокие, питающиеся по воле жестоких людей из дворовых помоек… Бездомные кошки, как и мысли задним числом, вынуждены поедать уже гниющие отбросы. Однако и мысли и кошки свято выполняют миссию, которую не выбирают, а принимают от Богом. Все сводится к неравной борьбе с толпами явных или виртуальных крыс, несущими инфекции, тлен, эпидемии, безумие поступков. Кошки – недремлющие санитары, пограничники и таможенники нашего городского комфорта. Такое же предназначение в деле создания психологического комфорта и мыслей, отражающих осознание своего греха.

В жизни врачей многое повторяется: они совершают однотипные ошибки и переживают аналогичные страсти. Свои переживания я, например, сравнивал со страницами жизни моего былого друга Сергеева: все совпадало практически как зеркальное отражение. Тогда, на заре моей врачебной карьеры, мне пришлось испытать еще одну душевную пытку – я обязан был вскрывать трупп мальчика, дабы показать всем врачам больницы и прежде всего той бестолочи – выходцу из ординатуры титулованного профессора-педиатра – допущенные ошибки при ведении тяжелого больного. Вскрытие проходило в маленьком тесном морге, при тусклом свете ламп старенького софита. Бледные кожные покровы исхудавшего донельзя мальчика показывали, что он долго боролся с навалившейся на него хворью. Сочетанная вирусная инфекция верхних дыхательных путей длилась более месяца. Все это время с маленькими перерывами мать заставляла ребенка посещать школу, не прибегая практически ни к какому серьезному лечению. Пытка ребенка длилась до тех пор, пока однажды во время урока он не потерял сознание. Тогда-то мальчика и доставили к нам в больницу.

Наверняка у ребенка тянулся сложный процесс, вызванный не только вирусами, но и различными бактериями. Возможно, в общей толпе микробных агрессоров вели коварную атаку и респираторные микоплазмы, клебсиеллы и другая скрытая нечесть. В условиях той маленькой, Богом забытой, больнички провести полное микробиологическое, иммунологическое обследование было невозможно. Но патологоанатомические находки говорили сами за себя. Всегда трудно определить на глаз, какими могут быть взаимоотношения различных респираторных инфекций между собой, каково их влияние друг на друга. Ясно только одно, что, как правило, первичным является вирусное повреждение слизистой оболочки дыхательных путей, приводящее к нарушению дренажной функции бронхиального дерева. У мальчика такой инфекционный процесс уже привел и к поражению практически всех структур головного мозга, миокарда, к патологическим реакциям надпочечников, почек, печени, костного мозга, иммуннокомпетентных органов.

Я сперва подсек ножом, а потом и вырвал "гусак", то есть комплекс всех внутренних органов, из тела ребенка, слегка сместил холодное пустое "вместилище", состоящее в основном из костей, связок, мышц и фасций, на узком цинковом столе. С трудом устроив "гусак" так, чтобы всем врачам были видны плоды их спаянного активным социалистическим движением лечебно-диагностического процесса.

Поражены в той или иной степени были практически все доли легких: они не спадались, передавая моим рукам необычную тяжесть. Плотность ткани, в обычное время представлявшейся воздушной, состоящей из множественных пузырьков альвеол, теперь откровенно напоминали монолитную тушу печени. На поверхности легких видны ложбинчатые полоски – следы долгого надавливания реберных дуг на насыщенную экссудатом ткань дыхательных мехов. Плевра – тусклая, шероховатая, с набольшими фиброзными наслоениями – свидетельствовала о распространенном воспалительном поражении висцерального и париетального листков этого важного защитника легких. Лимфатические узлы прикорневого отдела, также как и в остальных местах тела погибшего мальчика, были увеличены и уплотнены, на разрезе пульпа выбухала.