Элегия эллическая. Избранные стихотворения - Божнев Борис Борисович. Страница 4
«Не пишется сегодня… и не надо…»
Не пишется сегодня… и не надо…
Но я подумал, Музе вопреки:
Мы для стихов, как грешники для ада, –
И вот уже четыре есть строки.
А пятая – всем праведникам в мире…
Шестая – о, взгляните же сюда…
Седьмая – мы терзаемся на лире…
Вот восемь строк для страшного суда.
«Хорошо, что на свете есть мамы…»
Хорошо, что на свете есть мамы,
Братья умные, нежные сестры —
Даже самый дурной и упрямый
Любит близких любовью острой.
Хорошо, что есть кроткие дети,
Есть и девушки и подростки —
Значит мы не напрасно на свете
Доживаем до старости жесткой.
Хорошо, что есть добрые жены,
Есть приятели, или подруги –
Каждый может, болезнью сраженный,
Попросить о последней услуге.
Только тем, кто страдает без друга,
Очень плохо, но слову поверьте —
Вам поможет простая услуга
Нелюбимой, но любящей смерти.
«Закройте шкаф… О, бельевой сквозняк…»
Закройте шкаф… О, бельевой сквозняк…
Как крепко дует ветер полотняный…
Да, человек раздевшийся — бедняк,
И кровь сочится из рубашки рваной.
Мне кажется, что эти рукава
Просили руку у веселых прачек,
Что эта грудь, раскрытая едва,
Сердечко накрахмаленное прячет.
Да, человек так некрасив в белье
И так прекрасен в платье неубогом.
Лишь ангелы в пресветлом ателье
Стыдливые позируют пред Богом.
Но у рубашек нет своих голов,
Кто их отсек, – тяжелые секиры…
Разделся я, и вымыться готов,
Но — Иорданом потекла квартира…
О, я иду сквозь комнатный туман
При шумном плеске кранных ликований
И ждет меня Креститель Иоанн
Крестить в горячей белоснежной ванне.
О, в пенной седине пречистый муж, –
Я пред тобой, застенчивый и голый,
И брызжет ореолом мелкий душ,
И надо мной летает белый голубь…
«Стоять у изголовья всех здоровых…»
Стоять у изголовья всех здоровых
И неголодным отдавать еду,
Искать приют всем, кто имеют кровы,
И незовущим отвечать – иду.
Любить того, кого уже не любишь,
И руки незнакомым пожимать,
Не пить воды, которую пригубишь,
И с взрослыми беседовать, как мать…
«Одни и те же каменного улья…»
Одни и те же каменного улья
Нас давят стенки или потолки,
Но мы на двух, на двух разложим стульях
Мои одежды и твои чулки.
И нежности у нас настолько хватит,
Что, простыни прохладные постлав,
Мы ляжем на несдвинутых кроватях,
Друг другу сон спокойный пожелав…
Почувствовавши плотские уколы,
Отрадно будет зубы крепко сжать,
И на матрасе тощем и бесполом
Под девственною простыней лежать.
И нас разделит навсегда без болт
Не грозный ангел острием меча,
Но деревянный неширокий столик
И белая на столике свеча….
О, пусть из тела моего не вышли
Всем демоны, которых веселю –
Ведь если я спрошу тебя: ты спишь ли,
А ты ответишь: нет, еще не сплю.
То сдержанный мой голос будет суше,
Чем серый пух подушек пуховой,
Чтоб услыхать и без волненья слушать
Целующий и сонный голос твой…
«Твой воротник, как белые стихи…»
Твой воротник, как белые стихи,
И смокинг твой, как чистовик рассказа.
А я одет… Ах, брюки так ветхи
И мой пиджак не сделан по заказу…
Я осмотрел твой шкаф и твой комод,
И мы стоим перед зеркальной дверцей…
Ты – милый франт, а я – почти урод.
И старомоден, как цветы и сердце.
«Старик! Тебе не тяжело мешки…»
Старик! Тебе не тяжело мешки
Таскать под ослабевшими глазами,
И вызывать улыбки и смешки
Внезапно заблестевшими глазами…
Слеза дрожит, слеза, дрожит слеза,
Поблескивая тепловатым блеском,
Туманя ослабевшие глаза,
Пока рука ее не сбросит резко…
Старик! Зачем ты наложил в мешки
И под глазами бережешь болезни,
Излишества, наследственность, грешки, –
Закон возмездья, о, закон железный.
А я иду с большим мешком добра,
Под тяжестью его согнулись ребра,
И есть в моем большом мешке дыра,
И сыпется добро, и в руки добрых…
«Съедая за день высохший сандвич…»
Съедая за день высохший сандвич
И думая о чае, как десерте,
С тобой ходил я всюду, как сандвич
С плакатами о нежности и смерти.
Вниманье… у меня… последний час…
Доступно бедным… но не распродажа…
Ты в сотый раз читала, огорчась,
Тогда как все не примечали даже.