Все долгое время, покамест мы уходили на запад, что знали мы о вещах
смертных?.. И вот под собою первые видим дымы.
— Юные женщины! и в природе страны разливается благоуханье:
«…Я возвещаю тебе великую пагубу зноя и стенания вдовьи
над разметаемым прахом.
Те, кто стареет в сени и власти безмолвья, воссев на холмах, созерцают пески
и дневное сияние в гаванях дальних;
но сладостью полнятся женские бедра, а в телах наших
женских словно темная бродит лоза, и от самих себя нет нам спасенья.
…Я возвещаю тебе великое счастье покоя и прохладу листвы в сновидениях наших.
Те, кто вскрывает ключи, вместе с нами в этом изгнании, те, кто вскрывает ключи,
скажут ли нам ввечеру,
под чьими руками, давящими гроздь наших бедер,
влагой полнятся наши тела? (И женщина в зелень с мужчиной легла; она
поднимается, тело свое расправляет, и голубокрылый уносится дальше сверчок.)
…Я возвещаю тебе великую пагубу зноя, а ночь между тем средь собачьего лая
доит наслажденье у женщин из бедер.
Но Чужестранец живет под шатром, где подносят ему молоко и плоды. И приносят ему
ключевой воды,
чтобы рот и лицо омывал он и чресла.
К ночи рослых служанок приводят ему (о бесплодные, ночь в них пылает!).
И наслажденье, быть может, примет он и от меня.
(Я не знаю привычек его в обращении с женщиной.)
…Я возвещаю тебе великое счастье покоя и прохладу ключей в сновидениях наших.
Открой же мой рот на свету, как медовый тайник между скал, и если во мне
обнаружишь изъян, да буду я изгнана! если же нет,
пусть войду под шатер, пусть нагая войду, прижимая кувшин, под шатер,
и долго, сородич могильному камню, будешь ты видеть безгласной меня под деревом
— порослью вен моих… Ложе тайных речей под шатром, и в кувшине сырая звезда, и
пусть же я буду во власти твоей! ни единой служанки — для нас под шатром лишь
кувшин с родниковой водой! (Я умею уйти до зари, не пробудив ни звезды сырой, ни
сверчка на пороге, ни собачьего лая в пределах земных.)
Я возвещаю тебе великое счастье покоя и прохладу заката на смертных наших
ресницах…
но пока еще тянется день!»
Пускай же слово мне предшествует в пути! И мы еще раз пропоем для проходящих —
песнь народов, для стерегущих — песнь простора:
VII
«Неисчислимы наши тропы, и обиталища непрочны. Уста, рожденные во прахе,
божественную чашу пьют. Вы, омывающие мертвых рукою матери-лазури, о струи
утренние — в мире, где тернии войны царят, — омойте и живых, пока заря восходит;
омойте, о Дожди, лицо ожесточенных — и горечь на лице их, и нежность на лице
их… ибо узки их тропы и обиталища непрочны.
Омойте же, Дожди, для сильных сих твердыню! И вдоль больших столов, под сенью
своей силы они воссядут — те, кого не пьянило вино людское, те, кого не
осквернил напиток слез или забвенья, все те, чье имя трубный глас разносит без
ответа… воссядут вдоль больших столов, под сенью своей силы, в твердыне, что для сильных сих.
Омойте у черты деянья оглядку и неторопливость, омойте на путях вниманья оглядку
и учтивость. Так смойте же, Дожди, бельмо благопристойных, бельмо благоразумных;
бельмо в глазу людей с достоинством, со вкусом, в глазу у столь достойных и в меру одаренных; так смойте же и пелену с глаз Мудреца и Мецената, с глаз Праведника и Вельможи… с глаз тех, кто соблюдает свято неторопливость и учтивость.
Омойте же благоговенье у Вдохновителей на лицах, благорасположенье у Покровителей в сердцах и скверну велеречья на гстах публичных. Омойте руку тех, кто судит, кто карает, и ту, то саван шьет, и ту, которая младенца пеленает; увечных и слепых, Дожди, омойте стертые ладони и длань нечистую, что, подперев чело, как прежде грезит о поводьях и хлысте… с благословенья Вдохновителей своих и Покровителей своих.
Омойте памяти скрижали, где вся история народов: официальных актов своды, и
своды хроник монастырских, и многотомные анналы. Омойте хартии и буллы, Наказы
третьего сословья; статьи Союзов, тексты Пактов и манифесты лиг и партий; омойте, о Дожди, листы пергамента, велени и дести цвета стен больниц и богаделен, под цвет скелетам птиц или окаменелой кости… Омойте, о Дожди! омойте памяти скрижали.
Омойте же в душе людской живого слова дар людской: литые изреченья, святые
песнопенья, прекраснейшие строки, изящнейшие трофы. Омойте же в душе людей все
упоение элегий, кантилен; все упоение рондо и вилланел; и радость речи вдохновенной, омойте крылья Афоризма и ожерелья Эвфуизма [221]; и жесткое науки ложе, и ложе царское мечты: в душе открытой, неуемной, в душе вовек непресыщённой омойте, о Дожди! высокий дар людской… в душе у тех, кто дарит миру творенья духа и ума».