Камни его родины - Гилберт Эдвин. Страница 6

– От сестры? – пробормотал Бинк в наступившей тишине, и тут же все доброжелатели неохотно разбрелись по своим местам; вновь зазвучала музыка, и свистуны опять взялись за свое.

А Эбби стоял между досками, своей и Раффа, в лучах света, падающего из оконной ниши; его розовое лицо все еще было омрачено сознанием какой-то вины. До чего это похоже на него – даже в минуту острого разочарования чувствовать себя виноватым перед окружающими за напрасные волнения.

– Как насчет бутылочки кока-колы, Рафф?

– С удовольствием, – сказал Рафф. Они прошли через чертежный зал в диванную. Они шагали молча, и каждый вел себя так, словно хотел скрыть от другого свое разочарование.

Чтобы прервать гнетущее молчание и рассеять мрачное настроение, Рафф бросился к пузатому автомату, упал на колени и перекрестился. Затем он встал и опустил монету в щелку.

– Слава тебе, о богиня машинного века! – продекламировал он, вытаскивая бутылку кока-колы.

Перехватив взгляд Эбби, он добавил:

– Нечего удивляться, Эбби. Меня крестили в святой католической церкви. А обряд обрезания совершил местный раввин, так что все в порядке.

Эбби усмехнулся и, в свою очередь, опустил никель в автомат. Раньше чем вынуть бутылку, он сунул Раффу телеграмму:

– Вот, полюбуйся-ка! – Он взял бутылку и направился к одному из мышино-серых, изъеденных молью диванчиков. – Трой в своем репертуаре: там, где нужно послать обыкновенную телеграмму, она ухитряется устроить целый спектакль.

Рафф уселся на другом диванчике, напротив, вытянул Длинные ноги и стал читать телеграмму, потягивая кока-колу прямо из горлышка. Он не был знаком с сестрой Эбби Остина, но по некоторым замечаниям и рассказам ее брата составил себе вполне точное, как ему казалось, представление об этой девушке.

Он прочел телеграмму и посмотрел на Эбби.

– Послушай-ка, Эбби, не пора ли ей уже перебеситься, этой твоей сестре?

– Брось, Рафф! – ответил Эбби, закладывая ногу за ногу и демонстрируя шерстяные брюки, побивающие все рекорды по части измятости и потертости (эти брюки, как отлично понимал Рафф, должны были свидетельствовать, что Эбботу Остину Третьему не по средствам отдавать их в утюжку; с той же целью Эбби носил башмаки с такими тонкими, неровными подметками и набойками из красной резины, что, казалось, они вот-вот развалятся; и с той же целью на локтях его дорогого серого твидового пиджака, сшитого у Дж. Пресса, красовались замшевые заплаты, наводя на мысль о скрытых под ними дырах).

Рафф еще раз перечитал телеграмму из Бостона:

 – Дело вот в чем, – сказал Эбби, аккуратно ставя бутылку на пол. – Я никак не могу пойти на вокзал. Этот комитет по устройству бала соберется как раз в пять часов. Не пойдешь ли ты, Рафф?

Рафф развел руками. Ну и денек! Прекрасный, но уж до того неудачный!

– Должен работать сегодня вечером. Времени осталось в обрез. А утром нужно бежать к "Скотту и Эймзу" – новая работа, сам понимаешь... – Он заколебался, увидев, как огорчен Эбби.

– Но Трой не так уж плоха, право же, Рафф! Если хочешь знать, она просто чудесная девушка, несмотря на все свои штучки. Только никто этого не понимает.

– Не старайся заинтриговать меня, ублюдок несчастный!

– Нет, Рафф, серьезно! С ней бывает трудновато, но в общем она – ужасно милый младенец. Ей хочется поразить весь мир, а удается только сконфузить своих родных и друзей. У Трой за всю ее жизнь был один-единственный роман, но ей нравится делать вид, что у нее их десятки. Это ужасно глупо, но кто-нибудь вроде тебя... ведь я, черт возьми, столько писал ей о тебе... – Эбби вдруг смутился и умолк.

– Ты писал? – переспросил Рафф.

– Забавнее всего то, – Эбби наклонился к Раффу, – что она непременно врежется в тебя. Я предчувствую, что так и будет.

– Знаешь, Эбби, давай-ка не будем говорить о предчувствиях. Сегодня, когда я проснулся, у меня была их тысяча. Но пока что единственная премия, которую мы с тобой получили, это твоя сестра.

Снова долгое молчание. Потом Эбби сказал:

– А я и не рассчитывал на премию.

– Ах, вот как? Потому-то ты и убил на этот проект рождественские каникулы? Черт возьми, Эбби, да ты боишься разочарования больше, чем я!

– Я с самого начала считал, что победа останется за тобой, – ответил Эбби.

– Почему?

– Почему? – Эбби достал сигарету из пачки и зажег ее потертой, но безотказной серебряной зажигалкой. – Да просто потому, что ты представил самый оригинальный проект, какой я когда-либо видел.

– Ничего не выйдет, – сказал Рафф. – Мало стекла. Все они там помешались на стекле. Им подавай Стеклянный город, какой-нибудь Глассвилл, США. Как говорится – город будущего.

– И все равно я считаю, что премию получишь ты, – сказал Эбби очень серьезно.

– Непременно, – сказал Рафф. – Итак, ты хочешь, чтобы я взял эту мешугене !, твою сестру, на свое попечение?

– Мешугене [7]... – задумчиво повторил Эбби, и его узкое лицо расплылось в улыбке, когда он произносил еврейское слово, которому научил его Рафф; он пытался вставить это слово в свой бостонский словарь точно так же, как пытался полюбить всевозможные итальянские, испанские и восточные блюда, которые Рафф порой заказывал в ресторанах; Эбби надеялся таким путем оживить свой бостонский вялый, пресыщенный желудок.

– Так как же, Рафф? Поезд прибывает в пять ноль пять и... – Эбби вдруг вскочил. – Господи боже, надо ведь устроить ее куда-нибудь!.. Пожалуй, попытаюсь у Тафта... – Он выскочил из комнаты и побежал в чертежную к телефону.

Рафф проводил его взглядом. Затем допил кока-колу и закурил. Часы на Харкнес-Тауэр пробили четыре. В конце концов он решил поехать на вокзал: невозможно отказать в таком пустяке Эбби Остину, который в лепешку расшибется, только бы услужить ему.

Рафф оторвался от своих мыслей. Двое второкурсников прохаживались по комнате. Они мирно и дружелюбно спорили.

– Что тебе не нравится? Ну, скажи мне. Ведь это одна из прекраснейших церквей на свете!

– Если хочешь знать, мне не нравится то, что Фрэнк Ллойд Райт, попросту говоря, слишком мужественен!

– Наоборот, по-моему, эта церковь похожа на коленопреклоненную монахиню.

– Монахиню?! Этого еще недоставало! Унитарианская церковь – и вдруг монахиня!

– О господи! Зачем понимать все так буквально! – Он вдруг рассмеялся. – А ты слыхал презабавный каламбур о Райте? Говорят, он страдает манией великолепия, как другие – манией величия.

Собеседники вышли на площадку лестницы. Рафф слышал, как они там поздоровались с кем-то, а затем в комнату влетел Винс Коул – двадцатишестилетний Винс, который всегда так спешил, как будто боялся, что все Форды, Рокфеллеры и Дюпоны перемрут раньше, чем он успеет построить для них заводы, дома, усыпальницы и небоскребы; Винс, который уже ухитрился построить дом, и выгодно продать его, и при этом все время получать хорошие отметки; Винс, такой талантливый, такой ясный, что его работы нравятся решительно всем; Винс, удивительно чутко улавливающий малейшие колебания моды, общественных вкусов и настроений. Но во всех его работах заметна склонность к театральным эффектам; что-то есть в них такое бьющее в нос, какая-то манерность, которая идет в ущерб естественности.

Не замечая Раффа, Винс поспешно прошел мимо диванчика, пересек комнату и чуть не столкнулся в дверях с Эбби.

Увидев Эбби, он сразу замедлил шаг. Рафф всегда восхищался способностью Винса приспосабливаться к окружающим, кто бы они ни были; он восхищался, в частности, удивительным нюхом, который позволил Винсу так быстро и точно приноровиться к характеру Эбби Остина.

Была у Винса Коула странная черта: даже враждуя с ним, вы все равно ощущали его необычайную привлекательность; недостатки его были очевидны, но он их не скривал и не сердился, когда ему на них указывали.