В кварталах дальних и печальных - Рыжий Борис Борисович. Страница 20
«Я скажу тебе не много…»
Я скажу тебе не много —
два-три слова или слога.
Ты живешь, и слава богу.
Я живу и ничего.
Потихоньку, помаленьку, —
не виню судьбу-злодейку,
свой талант ценю в копейку,
хоть и верую в него.
Разговорчик сей беспечный,
безыскусный, бесконечный,
глуп, наверно, друг сердечный,
но, поверь мне, я устал
от заумных, от серьезных,
слишком хладных или слезных.
Я, как Фет, хочу о звездах —
нынче слаб у них накал.
Был я мальчиком однажды —
и с собой пытался дважды…
Впрочем, это все неважно,
потому что нет, не смог.
Важно то, что в те минуты,
так сказать, сердечной смуты
абсолютно, абсолютно,
нет, никто мне не помог.
Вот и ты, и ты мужайся —
с грустью, с болью расставайся.
Эх, перо мое, сломайся,
что за рифмы, чур меня.
Не оставлю. Понимая,
как нужна тебе, родная,
чепуховина такая,
погремушка, болтовня
Прощанье
Попрощаться бы с кем-нибудь, что ли,
да уйти безразлично куда
с чувством собственной боли.
Вытирая ладонью со лба
капли влаги холодной.
Да с котомкой, да с палкой. Вот так,
как идут по России голодной
тени странных бродяг.
С грязной девкой гулять на вокзале,
спать на рваном пальто,
чтоб меня не узнали —
ни за что, никогда, ни за что.
Умереть от простуды
у дружка на шершавых руках,
Только б ангелы всюду…
Живность вся, что живет в облаках,
била крыльями часто
и слеталась к затихшей груди.
Было б с кем попрощаться
да откуда уйти.
«Вы говорите: “Мысль только…”»
Ю.Л. Лобанцеву [25]
Вы говорите: «Мысль
только…» Но если так
я разумею, мы с
вами идём во мрак.
Разум, идея, мозг,
грозная сеть наук.
Глупость какая — Бог.
Что это — чувство? Звук.
Ежели так, какой
в смысле есть смысл. Нули
мы, или новый слой
луковицы-Земли.
Ежели так, тогда
мне пустота ясна
космоса. Но пока
здесь, на Земле, весна,
волнует меня одна
тема под пенье птиц:
девичих ног длина
и долгота ресниц.
Вот что скажу ещё:
будем мы жить, пока
чувства решают всё,
трепет души, стиха.
«Ходил-бродил по свалке нищий…»
Ходил-бродил по свалке нищий
и штуки-дрюки собирал —
разрыл клюкою пепелище,
чужие крылья отыскал.
Ну что же ты, лети, бедняга,
не бойся больше ничего.
Ты — здесь никто, дурак, бродяга —
там будешь ангелом Его.
Но оправданье было веским,
он прошептал его: «Заметь,
мне на земле проститься не с кем,
чтоб в небо белое лететь».
Девочки-монашки в городском саду
Девочки-монашки
в городском саду.
Все они милашки
на мою беду.
За стеною белый
виден белый храм.
Богу нету дела,
что творится там.
Что же ты, остатки
разливай, дружок.
Я за вас, касатки,
пью на посошок.
Не любви Господней,
право же, желать.
Вот что мне сегодня
хочется сказать.
Вы не одиноки,
ибо с вами Бог.
Это так жестоко —
как я одинок.
Днем я пью, а ночью
я пишу стихи.
Это, между прочим,
все мои грехи.
Вот бы кто с любовью,
чтоб меня спасти,
тихо к изголовью
— Господи, прости! —
просто сел, родные,
что-то нашептал.
Чтоб совсем иные
я стихи писал.
На мосту
Не здесь, на мосту, но там, под водой,
мы долго стояли с тобой —
под волны бежав от себя, за черту —
на ржавом старинном мосту.
Мы здесь расставались с тобой навсегда.
Но там, где чернела вода,
казалось, мы будем обнявшись века
стоять. И шумела река.
И дни пролетели. И с мыслью одной
пришел я сюда. Под водой
мы не расставались. И я закурил
тихонько. И я загрустил.
О, жизнь. Лабиринты твои,
зеркала кривые. Любовь умерла.
Как сладко и горько мне думать о том,
что там в измеренье ином,
я счастлив. Я молод. Я нежен, как бог.
И ты меня любишь, дружок.