В кварталах дальних и печальных - Рыжий Борис Борисович. Страница 22
«Те кто в первом ряду…»
Те кто в первом ряду —
руку ребром ко лбу,
во втором стоишь — ковыряй в носу.
Я всегда стоял во втором ряду.
Пионерский лагерь в рябом лесу.
Катя, Света, Лена, Ирина — как
тебя звали? — зелень твоих колен
это сердце нежно повергла в мрак.
Обратила душу в печаль и тлен.
Даже если вдруг повернётся вспять,
не прорваться грудью сквозь этот строй,
чтоб при всём параде тебя обнять.
Да мгновенье ока побыть с тобой.
Слишком плотно, мрачно стоят ряды,
активисты в бубны колотят злей…
Так прощай, во всём остаёшься ты.
…И глядел со стенда Марат Казей.
Пробуждение
Неужели жить? Как это странно —
за ночь жить так просто разучиться.
Отдалённо слышу и туманно
чью-то речь красивую. Укрыться,
поджимая ноги, с головою,
в уголок забиться. Что хотите,
дорогие, делайте со мною.
Стойте над душою, говорите.
Я и сам могу себе два слова
нашептать в горячую ладошку:
«Я не вижу ничего плохого
в том, что полежу ещё немножко, —
ах, укрой от жизни, одеялко,
разреши несложную задачу».
Боже, как себя порою жалко —
надо жить, а я лежу и плачу.
«…Звезд на небе хоровод…»
…Звезд на небе хоровод —
это праздник, Новый год.
За столом с тобой болтая,
засидимся до утра.
Ну, снимайся, золотая
с мандарина кожура.
Так, пузатая бутыль,
открывайся — мир мне мил —
заливай хрусталь бокала.
Ты, бесстыдница-свеча,
загорайся вполнакала —
оттени мою печаль.
Вот и сочинил стишок —
так, безделку, восемь строк.
Пьян, ты скажешь? Ну и что же?
Выпить я всегда не прочь.
Только вот на что похожа,
дай-ка вспомню, эта ночь.
Снег кружится за окном,
за окошком синий гном
ловит белую снежинку,
рот кривит да морщит лоб.
Да, на детскую картинку,
на открытку за 3 коп.
«Я так хочу прекрасное создать…»
Я так хочу прекрасное создать,
печальное, за это жизнь свою
готов потом хоть дьяволу отдать.
Хоть дьявола я вовсе не люблю.
Поверь, читатель, не сочти за ложь —
что проку мне потом в моей душе?
Что жизнь моя, дружок? — цена ей грош,
а я хочу остаться в барыше.
1996
Детское стихотворение
Крошка-мочка. Огни
разноцветные. Хлопушки.
Залпом выпалят они —
и на остренькой макушке
нашей елочки звезда
загорится навсегда.
А под елочкой, гляди,
как уютно. Теплой ватой
ствол укутан. Конфетти.
Там. По-детски виновато
я под елочку смотрю
и с тобою говорю.
Хочешь, стану вот таким,
вот такусеньким. С иголку
ростом. Крохотным, смешным,
беззащитным. И под елку
жить уйду. Устроюсь там
с тихой сказкой пополам.
…Крошку хлеба принесешь
и нальешь наперсток водки.
Не простишь и не поймешь.
Погляжу тепло и кротко
На тебя. Ну что? Что я мог,
право, ростом с ноготок.
«В провинциальном городке…»
В провинциальном городке,
когда в кармане ни копейки,
с какой-то книжечкой в руке
сидишь и куришь на скамейке
и в даль бесцветную глядишь
и говоришь как можно тише:
взлететь бы, право, выше крыш
и выше звезд и горя выше,
но что-то держит, осень ли
шуршит листвой: смирись, бескрылый.
Иль притяжение земли.
Нет, гравитация, мой милый.
На смерть поэта
Дивным светом иных светил
озаренный, гляжу во мрак.
Знаешь, как я тебя любил,
заучил твои строки как.
…У барыги зеленый том
на последние покупал —
бедный мальчик, в углу своем
сам себе наизусть читал.
Так прощай навсегда, старик,
говорю, навсегда прощай.
Белый ангел к тебе приник,
ибо он существует, Рай.
Мне теперь не семнадцать лет,
и ослаб мой ребячий пыл.
Так шепчу через сотни лет:
«Знаешь, как я тебя любил».
Но представить тебя, уволь,
в том краю облаков, стекла,
где безумная гаснет боль
и растут на спине крыла.