Стихотворения и поэмы - Андреев Даниил Леонидович. Страница 16

И чуть роса в желанном изобилье

Смягчила персть и колкую траву,

Я опустился на неё в бессилье,

Не зная сам: во сне иль наяву.

Квартира… вечер… лампа – не моя ли?

Мой дом! мой кров! мой щит от бурь и бед!..

Родные голоса, в столовой – свет,

Узоры нот и чёрный лак рояля.

– Река ли то поёт – иль водоем —

Прохладно, и покойно, и безбурно,

Прозрачными арпеджио ноктюрна

В томительном забвении моём?

И будто изгибаются долины,

Играющих излучин бирюза…

…Над клавишами вижу я седины,

Сощуренные добрые глаза.

Играет он – играет он – и звуки

Струящиеся, лёгкие, как свет,

Рождают его старческие руки,

Знакомые мне с отроческих лет.

Впитав неизъяснимое наследство,

Среди его мечтательной семьи

Играло моё радостное детство,

Дни юности прекрасные мои.

Когда в изнеможенье и печали

Склонился я к нехоженой траве,

Быть может, заиграл он на рояле

В далёкой и сияющей Москве

Надеждою таинственною полны

Аккорды озарённые его.

Они, как орошающие волны,

Касаются до сердца моего.

И грезится блаженная Нерусса:

Прохладная, текучая вода,

Качающихся водорослей бусы,

Как сад из зеленеющего льда…

Зачем же моё огненное тело

Придавлено, как панцирем, к земле?..

– Ночь. Я вскочил. В угрюмо-мутной мгле

Стена стволов и бузины чернела.

Какая тишь!.. Там, в глубине лесной,

Дрожа, угас крик отдаленной выпи…

Безвольны мышцы, будто силу выпил,

Рождая пот за потом, жар дневной.

Иль это – голод, – третий день без пищи?

Иль это – жажда, пламень, как в аду?

Что, если здесь, на выжженном кладбище

Глотка воды я завтра не найду?

Но нет, не то… Здесь кто-то есть! Я чую,

Вот здесь, вверху, невидимо, вблизи —

Он караулит. По лесам кочуя,

Он гнал меня: в песке, во мху, в грязи.

И не один! Бесплотной, хищной стаей

Они обступят мой последний час,

Слепую душу в топь и глушь влача,

И станет мрак болотный – как плита ей. —

Утробный страх меня оледенил.

В нем был и ужас сумрачных поверий.

Когда на миг мы открываем двери

В двуликий край потусторонних сил,

И низкий страх, который знают совы,

Олень, тигр, заяц, человек, – когда

Мы всё отдать за жизнь свою готовы

Без размышления и без стыда.

И в эту полночь, сам себя калеча,

Как бесноватый, слеп, оборван, глух,

Про всё забыв, я вторгся в немеречу.

Гортань в огне, рот нестерпимо сух —

Воды! воды!.. Всё тело от ударов

Ветвей болит, зуд кожи остр и жгуч…

Струит в листву багрово-жёлтый луч

Луна, оранжевая от пожаров.

Я впитывал губами, как питье,

С шершавых листьев капли влаги чахлой

Роса, как яд, прогорклой гарью пахла

И кожу нёба жгла, как острие.

А там, в высотах, пурпуром играя,

Уже заря гремела, как труба,

И день меня ударил, настигая,

Как злой хозяин – беглого раба.

Вдруг, через страх затравленного зверя,

Мелькнул мне к жизни узенький мосток.

А я стоял. Я сам себе не верил.

Я видел стог. Да: настоящий стог!

Округлый, жёлтый, конусоподобный,

Как в Африке тукули дикарей…

Здесь кто-то был! Быть может, косарей

Заросший след найду я!.. Полдень злобный

Хлестнул бичом усталые глаза,

Когда я вышел на поляну. Слева —

Всё тот же лес, направо – суходрева

Остаток мёртвый, впереди – лоза.

Во все углы, шатаясь, как в тумане,

Бросался я: в бор, в суходрев, в лозу…

Нет острова в зеленом океане!

Молчанье в небе – мёртвый сон внизу.

Часы текли. Безвольно ветки висли,

Как руки обессилевших в бою.

Лицом к земле, не двигаясь, не мысля,

Лежал я на поляне. Кровь мою

Жара, казалось, гонит в землю, в землю,

В сухую глину, в жаждущий песок…

Сквозь целый мир, сквозь всю природу, ток

Единый шёл, меня в свой круг приемля.

Мне чудилось: к корням подземным вспять,

Уже текут моя душа и сила,

Чтобы затем, под яростным светилом,

Смолой и соком юным заблистать.

А я лежал… От моего дыханья

Чуть колебались стебли жухлых трав,

В своем бесцельном, праздном колыханье

Уже частицу сил моих вобрав.

Иль, может быть, не стебли, не растенья?

Мне мир другой мерцал сквозь маски их:

Без чётких форм, теней иль средостенья

Меж ним и нами – слоем всех живых.

Там кто-то ждал мой образ, как добычу,

Как сотни жертв болот и немереч:

Смеясь чуть-чуть, он был готов стеречь

И ждать конца, пока я Бога кличу.

И в душу – узенькая, как клинок,

Проникла жалость к собственному телу:

Взгляд перешёл от рук, привыкших к делу,

На грубо-серые подошвы ног.

Как жёстко их земля зацеловала.

Прах сотен вёрст их жёг и холодил…

Что ж: этот прах мне станет покрывалом,

Безвестнейшей из всех земных могил.