Стихотворения и поэмы - Андреев Даниил Леонидович. Страница 44

…Родиться в век духовных оползней,

В век колебанья всех устоев,

Когда, смятенье душ утроив,

Сквозь жизнь зияет новый смысл;

До боли вглядываться в пропасти,

В кипящие извивы бури,

В круги, что чертят по культуре

Концы гигантских коромысл;

Годами созерцать воочию

Бой древней сути – с новой сутью,

Лишь для того, чтоб на распутьи,

Когда день гнева наступил,

Стоять, как мальчик, в средоточии

Бушующего мирозданья,

Не разгадав – ни содержанья,

Ни направленья буйных сил…

Не причастившись, не покаявшись,

Не умягчась святой обедней,

Вступить на этот край последний,

В его свинцовую пургу,

И этот новый Апокалипсис

Читая полночью бессонной,

Лишь понимать, что смысл бездонный

Расшифровать я не могу.

Отец! Господь! Прерви блуждания

Смертельно жаждущего духа!

Коснись, Верховный Лирник, слуха

Своею дивною игрой!

Пусть сквозь утраты, боль, страдания

К Твоим мирам ведет дорога;

Раздвинь мой разум! Хоть немного

Дверь заповедную открой!

Дай разуметь, какими безднами

Окружены со всех сторон мы;

Какие бдят над Русью сонмы

Недремлющих иерархий;

Зачем кровавыми, железными

Они ведут ее тропами —

Они, то чистые, как пламя,

То леденящие, как Вий!

И если ясных вод познания

Я зачерпну в духовном море,

Где над Кремлем Небесным зори

Едва мерцают в мир греха,

Ты помоги гранить в молчании

Сосуд, их ясности достойный:

Чеканный, звучный, строгий, стройный

Сосуд прозрачного стиха.

Горька, бесцельна ноша мудрости,

Невоплощенной в знаке внятном,

Когда лишь зыбким, беглым пятнам

Подобны смутные слова;

Чем дух зрелей, тем горше труд расти

Над словом должен – верю, знаю,

Но скорбный искус принимаю

И возвращаю все права.

…И в этот миг на небосводе я

Заслышал ноту: через хаос

Она, планируя, спускалась

Как шелест струн, как звоны льда:

Певуче – хрупкая мелодия

Переломилась вдруг, и квинта

В глубь городского лабиринта,

Завыв, обрушилась: сюда!

Сквозь воздух, онемевший замертво,

На старый замок тонна тола

Низверглась – кровлю, толщу пола,

Стропил, покрытий пронизав…

Все замолчало. Время замерло.

Я ждал секунду, двадцать, тридцать,

Минуту, что воспламенится,

Бушуя, дьявольский состав.

Казалось, небо, мироздание,

Сам Бог молчат, склонясь над раной…

И вдруг – разгульный, дикий, пьяный

Ему дозволенной борьбой,

Метнулся вверх из центра здания

Протуберанц огня и света,

Весь голубой, как полдень лета,

Да! золотисто-голубой.

За расколовшимися стенами,

Сквозь вылетающие рамы,

Открылась вдруг, как сердце храма,

Лазурным светом залита,

Глубь старой залы с гобеленами,

Хрустальных люстр огонь холодный,

Полотен сумрак благородный —

Культура, – мудрость, – красота.

Утробное, слепое, душное,

Дрожанье зримого пространства

Нас сотрясло. Казалось, трансом

Вещественный охвачен слой.

И раньше, чем волна воздушная

Хлестнула в грудь, – блик озаренья

Сверкнул во внутреннее зренье,

Досель окутанное мглой.

Там, где враждебное созвездие

Сгорало медленно в зените,

Струя оранжевые нити

И золотые капли слез,

Лик венценосного Наездника

Средь рыжих туч на небе черном

Мелькнул, как выхваченный в горном

Хребте, немыслимый утес.

100

Но Боже! не верховным воином

Он бушевал в бою всемирном:

Кто искус длит в краю эфирном,

Тот не вершитель наших сеч;

Нет: он удвоенным, утроенным

Был грузом призрачным придавлен,

Громадой царства был оставлен

Ее держать, хранить, стеречь.

101

Она дрожала, гулко лязгая,

В кромешной ярости зверея,

А он, бессмертный, не старея,

Не мог, не смел разбить оков:

Немыслимая тяжесть адская

Ему давила плечи, выю,

Гнела на мышцы вековые

Кариатиде трех веков.