Сюжет с вариантами - Левитанский Юрий Давыдович. Страница 9

Строгая морковь

(Ярослав Смеляков)

Не в смысле каких деклараций,

не пафоса ради, ей-ей,

мне нравятся серые зайцы –

те золушки наших полей.

Мне праздника лучшего нету,

чем видеть опять и опять –

по этому белому свету

тот заяц идет погулять.

Ни шелка на нем, ни шевьота.

Ни юбок на нем, ни рубах.

Как красный колпак санкюлота –

морковка в суровых зубах.

Не плод экзотический юга,

чья дряблая кожа пестра, –

а скромная дочь огорода,

больших удобрений сестра…

Но грозный, как тень трибунала,

сидит на своем чердаке

охотник в коротеньком платье,

с кулацким обрезом в руке.

Он зайца в ловушку заманит,

морковку его отберет.

Он с этою целью ложится

и с этою целью встает.

Но вы понимаете сами –

я зайца в обиду не дам.

Высокую чашу питанья

я с ним разделю пополам.

Я дам ему, может, рублевку

из малой получки моей –

пусть купит другую морковку,

какая еще покрупней.

Я буду доволен, по сути –

была бы у зайца всегда

в железной домашней посуде

красивая эта еда!

Прощание с Ленькой Зайцевым

(Булат Окуджава)

Словно бы на зависть грустным арбатским мальчикам,

арбатские девочки, безнадежно влюбясь,

Леньку Зайцева называли ласково зайчиком –

ваше высочество, говорили, и просто князь.

А когда погулять выходил он с черного хода,

сто прелестных охотниц

выбегали из своих засад,

розовые лошади били крылами,

начиналась охота,

из которой никто не старался вернуться назад.

А они в него корочкой, видите ли,

поджаристой,

пирогом с грибами – в семейный, извините, круг.

А он на плечо шарманочку –

и пожалуйста,

потому что шофер в автобусе –

его лучший друг.

А он на свои на рыжие, как порфиру,

фуражку.

А он их сам, понимаете, убивал.

И последний троллейбус

развозил по Сивцеву Вражку

ситцевых девочек, убитых им наповал.

Плакала на Смоленской флейта,

лесная дудочка.

Бил на Садово-Кудринской барабан любви.

Ночь опускалась,

короткая, как мини-юбочка,

над белыми дворниками,

изящными, как соловьи.

И стоял, как замок отчаянья,

арбатский дворик,

жалуясь, печалуясь, безнадежно моля…

Плачьте, милые девочки,

пейте паригорик!

Пейте капли датского короля!

Ключик

(Владимир Соколов)

Был дождик в полусне,

канун исхода.

Был зайчик на стене,

была охота.

Был дачный перегон,

грибы, сугробы.

Варили самогон.

Зачем? А чтобы.

Варили вермишель.

Когда? Вначале.

Когда еще – Мишель,

ау! – кричали.

Меж всех этих забот,

охот, получек,

он был как словно тот

скрипичный ключик.

Он смутно различал

сквозь суть причины

концы иных начал,

иной кручины.

Диван вносили в дом,

тахту с буфетом.

Но суть была не в том,

а в том и в этом.

И пусть он не был тем,

а все ж заметим,

что был он между тем

и тем, и этим.

Он частью был всего,

что было тоже.

А впрочем, ничего.

Возможно все же.

Не в соли соль

Сонет

(Новелла Матвеева)

Окрошка вышла замуж за кисель.

Кастрюлю в жены взял чревоугодник.

А заяц только сел на карусель,

как тут же застрелил его охотник.

Охотник, был он малый не отсель,

к тому же – бонвиван и второгодник.

Марсель Марсо писал о нем в Марсель

Марселю Прусту: «Плут и греховодник!»

Известно всем, что черное бело

и нужен бас, чтоб сочинить побаску.

Но заяц ест охотничью колбаску

охотней, чем толченое стекло.

Не надо прятать соль на антресоли:

не в соли – соль, когда в ней нету соли!