Явка в Копенгагене: Записки нелегала - Мартынов Владимир. Страница 107

Деревушка из десятка домов стояла на обрыве над речкой, быстро катившей свои светлые и холодные воды в Угру, Оку, Волгу и далее — в Каспийское море. В семи домах жили старики, содержавшие стадо из четырех коров, десятков двух коз и овец. В двух домах были пасеки. Молоко было в изобилии. Грибы и ягоды — тоже. Кругом леса.

А мы тем временем продолжали работать. Почти каждый день мы с «Вестой» приходили на конспиративную квартиру на набережной Москвы-реки, где с В. Е. продолжали анализ нашей работы за рубежом. Нам уже все страшно осточертело, и мы желали только одного: чтобы все это поскорее закончилось.

Лето стояло жаркое и засушливое. Горели подмосковные леса. Под Шатурой в горящем торфянике проваливались бульдозеры, гибли люди. В Москве все пропахло гарью. Дым стлался над Москвой-рекой, заполняя улицы, проникая в жилища. Время от времени мы ездили в деревню проведать детей. Там тоже все было в дыму, хотя в здешних смешанных лесах пожаров не было. Горели торфяники в соседней области, и дым стлался по долинам рек.

В. Е. был настроен скептически практически ко всем моментам нашей эпохи, подвергая сомнению все наши аргументы. И в общем-то это было абсолютно верно. Истина рождается в споре.

— Узнали от охранников, что вас вело ЦРУ? А почему мы должны верить какому-то Мигелю? Что это он так проникся к вам симпатией? На наш взгляд, о самый настоящий провокатор.

— Мы так не думаем. Его информацию подтверждали и другие охранники.

— Ну вот видите. Это не факты, а досужая болтовня, слухи. А где факты?

— В. E., вы же знаете, что информация не так часто изобилует фактами непосредственно. Отрывок разговора, слово, намек, даже норой жест, мимика — все это постепенно… одно к одному составляет цельную картину.

— М-да… Картину, картину, картинку. А почему водитель школьного автобуса не взял с вас деньги?

— А я почем знаю? Такой уж добрый парень попался.

— Расскажите еще раз, где находились и чем занимались охранники в момент вашего ухода?

— Трое сидели у себя в комнате, четвертый бегал по лесу, к моменту нашего ухода он вернулся и пошел пригашать душ. Они собирались смотреть какой-то полуфинал по футболу.

— Что же, они за вами совсем не следили?

— Вначале — да, но потом режим был несколько ослаблен и мы могли часами гулять по лесу. Слежки за нами не велось.

— Завоевали, стало быть, доверие?

— В какой-то степени да.

И снова писанина. Описание (уже в который раз) всех этапов нашего пребывания в руках противника, описание всех без исключения сотрудников спецслужб, с которыми нам приходилось общаться, и тому подобное.

В октябре 1972-го был перерыв, длившийся около двух недель.

Шестого ноября мы с друзьями по учебе в институте собрались в ресторане гостиницы «Россия». Наш столик стоял у окна, из которого открывался вид на пустынную в это время Красную площадь, освещенную желтыми неоновыми огнями. Были видны четкие ряды трибун, белели разметки на площади, нанесенные для проведения военного парада.

Для нас это были нелегкие праздники. Мы знали, что нас ожидают не лучшие времена. Это была последняя встреча с друзьями.

После праздников на конспиративную квартиру вместе с В. Е. пришел Парторг. Партийный босс, сухощавый, невысокого роста старик с хрипловатым голосом, провел с нами беседу по всем правилам партийного искусства. Слова, которые он употреблял в разговоре, были тяжелыми как гири: измена Родине, нарушение воинской присяги и партийной дисциплины, попрание офицерской чести, грубейшие ошибки в работе, в результате которых произошел наш провал, потеря бдительности, политическая близорукость, идейное перерождение под влиянием буржуазной среды, бросили тень на всю советскую разведку — всего не перечислишь.

— Вот вы пришли со своей версией о предателе в наших рядах. Вы что, хотите сказать, что в наших чекистских рядах могут быть предатели?! Вы отдаете себе отчет, что вы несете? Мало того, что вы оба нанесли урон советской разведке и делу коммунизма во всем мире. Заставляя нас искать предателя в наших рядах, вы бросаете тень подозрения на весь наш коллектив. Вы хотите, чтобы мы не доверяли друг другу! А как же тогда работать?

— Но… мы считали своим долгом довести до вашего сведения свои подозрения. Ведь анализ оперативной обстановки вокруг нас…

— Какой, к черту, анализ!

— Мы все описали в наших отчетах. Мы понимаем, что мы правы и…

— Что? Это вы-то правы?! Весь коллектив не прав, а вы правы?! Мы провели тщательное расследование. Ваша версия о предательстве не стоит ломаного гроша! Более того, она преступна! И не вздумайте настаивать на партсобрании на этой вашей липовой версии! Вам не поздоровится!

В этот момент мы уже понимали, что наши дела — хуже некуда.

— К вашей работе до ареста у нас претензий нет, — продолжал между тем Парторг. — В вашем личном деле одни благодарности. Ваша информация нередко направлялась прямо в ЦК. Но вы себя неправильно повели во время ареста. И теперь. Почему вы друг взяли и ушли от противника? Раз уж вы к нему попали, раскололись, то надо было постараться войти к нему в доверие, установить потом с нами контакт и продолжать работать на нас.

— Вам, конечно, здесь из Центра, видней, но мы решили по-своему и считаем, что поступили правильно. Мы считали, что наша информация о случившемся окажется важной и полезной для Центра. Мы имеем в виду версию об утечке информации. Ведь если у нас есть агентура в спецорганах противника, то почему вы думаете, что в нашей среде нет их агентов? Вы отлично знаете, что цереушники свой хлеб отрабатываю с лихвой, и средств на вербовку не жалеют.

— Все так, все так, — сказал уже спокойнее Парт-босс. — Мы знаем: вы патриот своей Родины. Вы ушли от противника, рискуя жизнью. Привели свою семью. Это все мы отлично сознаем и отдаем должное вашему мужеству и решительности. Но… Завтра— собрание. Большинство настроено не в вашу пользу. Защищайтесь. Сумейте убедить товарищей в вашей правоте. Но… ни слова о версии о предательстве. Ради вашего же блага.

— Спасибо за предупреждение. Как-нибудь защитимся.

Мы с «Вестой» зашли в кафе на Комсомольском проспекте. Было тяжело на душе. Заказали коньяк и черный кофе.

— Почему они так хотят, чтобы мы отказались от нашей версии? — спросила «Веста».

— Не знаю. Возможно, нам этого никогда не понять.

— Но они считают, что версия о предателе — это блажь. Я уже действительно начинаю сомневаться, не было ли у нас у самих прокола. Не мы ли сами во всем виноваты.

— Прокол не исключается. Но я все-таки как-то увязываю наш провал с поездкой домой в 1967 году или с твоей поездкой в 1970-м. Именно там мог быть прокол. Возможно, оттуда все и идет. Давай еще по рюмочке, а то что-то муторно на душе.

Мы расплатились и вышли из кафе. По набережной дошли до моста окружной железной дороги. Внизу плескались свинцово-холодные воды Москвы-реки. Перейдя мост, спустились по ступенькам на набережную Нескучного сада. Мы любили эти места и часто ходили сюда на прогулку.

— Меня беспокоит, что они, на мой взгляд, слишком поторопились с выводами. Смотри, прошли всего лишь январь, февраль, а в конце марта они уже заявили о полной несостоятельности нашей версии. А спросишь— что, так сразу в амбицию: «Вы что, не доверяете коллективу?! Не верите в нашу компетентность?!»

— Может, он, «кротик» этот, очень ловко замаскировался?

— Все может быть. Но всегда надо искать ответ на классический вопрос: «Кому это выгодно?» А мы, к сожалению, внятный ответ дать не можем. Нет у нас конкретных фактов. А те, что имеем, они не воспринимают, и все тут. Даже вон поднимают на смех. А только англичане говорят: «Хорошо смеется тот, кто смеется последним». Как бы кое-кому плакать не пришлось, если наша версия окажется верной. Только, конечно, этот «крот» сидит где-нибудь в Центре и просто так его не выковыряешь. Кому выгодно его прикрывать? Кому выгодно вообще замять все это дело и свернуть дальнейшую проверку? Пришел этот: «Все. Ничего не обнаружили». Когда есть подозрения, то проверку нужно вести всесторонне, месяцами, возможно, годами. Западные спецслужбы, прошляпив Пеньковского, стали беречь своих агентов и работать осторожнее. Пеньковского-то они использовали на износ.