Явка в Копенгагене: Записки нелегала - Мартынов Владимир. Страница 106

— Мы уже и предателями стали, — сказала, вздохнув, «Веста».

— Вот тебе и бумеранг, который возвращается. На наши головы.

— Я думаю о том, что предатель, а он, безусловно, есть, сейчас понимает, что сам в опасности, вот в чем дело. ЦРУ вполне резонно старается его прикрыть. Это их очень ценный агент. Может, кто-то здесь у нас его здорово прикрывает, и он, как жена Цезаря, вне подозрений. Тот, кто его прикрывает, может быть, и честный человек, используемый «кротом» втемную: друзья, знакомые, преферанс, рестораны, заграничные шмотки… Ведь как было в деле Пеньковского… [56] Какой у него покровитель был— сам генерал Серов, председатель КГБ! Поди подкопайся! Может, и наш неизвестный подозреваемый имеет вот таких же могучих покровителей. И все же, я думаю, что сейчас он пока затаился, переживает. Идет проверка. Возможно, его теперь переведут в другой отдел, сменят направление. Что касается нас, то тут дело ясное. Если и не посадят — меня, конечно, то в лучшем случае — мордой об стол, разжалуют в рядовые и выгонят из партии. Это в лучшем случае. Надеюсь, хоть наши скромные накопления не отнимут. Нам бы только детей на ноги поставить. Остальное — не столь важно.

С того дня В. Е. изменил свой тон в общении с нами. Он стал как-то суше. Агрессивнее. В голосе его стали звучать металлические нотки. Я исписал уже горы бумаги, а он все давал мне новые задания по освещению тех или иных сторон нашей деятельности за рубежом: как проходила служба в армии, не замечал ли я внимания спецорганов к себе, как проходила легализация «Весты», как организовывали и вели прикрытие «Бар «К Колокольчику». Мы еще раз описывали все наши контакты: кто из mix мог вызывать подозрение как агент противника, как организовывали новое прикрытие — посредническую экспортно-импортную контору, кто были клиенты, как проходил арест, допросы сотрудников СИДЭ и ЦРУ, нахождение в США, беседы с ФБР, все мельчайшие детали организации побега с виллы ЦРУ и тому подобное.

— Вот, предположим, вы с этим Мигелем сидите один на один, и он вам выкладывает такие вещи, за которые его могут запросто вздернуть: то, что вы, — русский шпион, они узнали от ЦРУ, что ЦРУ стояло за всем этим и тому подобное. А с какой стати он вам это все рассказывал? В чем его интерес?

— Ну, это мне трудно понять. Возможно, его распирало оттого, что он что-то узнал. Возможно, хотел показать свою значимость, что он знает секреты.

А возможно, он считал зазорным чем-то насолить янки, которых он терпеть не мог.

Однажды В. Е. пришел и сказал, что наше дело рассматривается на самом высоком уровне и отношение к нему далеко неоднозначное.

— Решается вопрос о передаче вашего дела в военную прокуратуру.

— Почему в военную?

— Ну как же! Вы нарушили присягу, признались, что вы— советские разведчики, пошли на сотрудничество с врагом, отреклись от советского гражданства, подали прошение о предоставлении политического убежища в США, провалили двух ваших товарищей… Разве этого мало, чтобы отдать вас под суд? Да еще сейчас вот пытаетесь бросить тень на наш чекистский коллектив. Вызвать взаимное подозрение. Вам еще предстоит самое тяжелое: предстать перед партийным судом. Там вам придется выслушать много нелицеприятного от наших товарищей. Если подойти к вашему делу формально, то вы подпадаете по статью «Измена Родине». Но это — если формально. Нами уже доказано, что ваша версия о наличии в наших рядах предателя, — плод вашей фантазии и удобный щит, чтобы скрыть свои собственные промашки, в результате которых вы и провалились. Ну, проанализируйте сами все ваши действия. Где-то все же был у вас прокол? Где? Когда? Продумайте с «Вестой» все ваши шаги, все события, все разговоры с окружением, все подозрительные контакты. Я уверен, что мы вместе с вами в конце концов установим истинную причину провала.

— Что касается нарушения присяги и признания, то я был вынужден это делать под страшным психологическим давлением…

— Но вас же даже не били, — сказал он небрежно.

— А вы хотели, чтобы били? И тогда признание было бы правомерным— заслуженным, выколоченным? Далее. Для чего дается нелегалу отступной вариант легенды? Чтобы, очутившись в безвыходном положении, находясь в руках противника, он смог бы выйти из «неприятной» ситуации с наименьшими потерями. Разве это не так? Или мы привыкли только к победам?

— Но вы же рассказали им все.

— Далеко не все. И вы это отлично знаете. А то, что рассказали, они уже знали от наших перебежчиков.

— Откуда вам знать?

— Это можно предположить и определить, зная, чем они занимались, а также из прессы, освещавшей все эти случаи. О сотрудничестве с противником. Разве такое «сотрудничество» не предусматривалось в случае провала? Для чего тогда мне был дан сигнал «опасность»? Для чего был дан адрес «Грета» в Берлине, по которому мы должны были писать в том случае, если попадали в руки противника?

Провалили двух товарищей! Не отрицаю. Мы глубоко об этом сожалеем. Но сигнал, во-первых, был проставлен не тот, и тем не менее они пошли к тайнику. Во-вторых, если бы не этот прискорбный случай, Центр продолжал бы гнать одну шифрограмму за другой, и кто знает, во что бы все это вылилось. А так — передачи прекратились и до вас наконец дошло, что с нами что-то случилось.

Далее. Ходатайство о предоставлении политического убежища в США было частью игры, которую хорошо или плохо, но мы вели, пытаясь «войти в доверие» к противнику, и ходатайство это было подписано не настоящими фамилиями, а псевдонимом — «Мартынов».

Вы называете нашу версию о предателе плодом нашей фантазии и удобным щитом, за которым мы якобы хотим скрыть наши промашки. Так назовите их, эти наши промашки. Докажите, что они имели место. У вас есть доказательства? Так давайте! Ваш таможенник? Агент из полиции? Вы уже знаете мое мнение о них.

В ответ — молчание.

— Нет? Где был прокол? Если не было предателя, но был прокол по нашей вине, то мы этот прокол определяем в данный момент— повторил он, — так что все вопросы — к нему. Я всего лишь исполнитель. Вот причитающаяся вам сумма зарплаты по апрель включительно. Партвзносы у вас приняты по сегодняшний день. Прошу расписаться в ведомостях.

Мы были настолько ошарашены, подавлены и обескуражены всем происходившим, что подписали все, что требовалось. Финансовые расчеты, да и деньги вообще, во все времена для нас всегда имели второстепенное значение. Мы были там, мы были заняты работой.

— Слушай, а разве на этой расчудесной даче мы два месяца просидели не в интересах нашего общего дела? — спросила «Веста» после ухода В. Е.

— Мне как-то говорили товарищи, что наши финансисты— большие специалисты обдирать нашего брата как липку. Да и много ли ты можешь возразить, когда тебя уже тащат на лобное место как предателя? Так что стоит ли сейчас по волосам плакать, если есть шанс остаться без головы?

— Но это же несправедливо!

— Справедливость восторжествует лишь на том свете: тому— в рай, другому— в ад, и никто не обижается. Кто что заслужил.

— Так что все эти пятнадцать месяцев в плену мы, оказывается, работали на ЦРУ? Мы что, пошли и добровольно им сдались?

— Жираф большой: ему видней. Ты что, забыла, как после войны всех освобожденных военнопленных отправили в лагеря как предателей? Отношение к попавшим в плен, по-видимому, здесь мало изменилось. Хорошо еще, если без Соловков обойдется. И без психушки.

В апреле мы вернулись домой. Какое-то время, пока шел ремонт нашей квартиры, мы жили у родителей «Весты» в двухкомнатной хрущовке. Девочки осваивали совершенно незнакомый для них русский язык, выходили играть во двор, где соседские ребятишки называли их иностранками. Бабушка и дедушка пошли на пенсию и возились с ними, а в мае мы отвезли всех в деревушку, затерявшуюся далеко в лесах Смоленщины, где они провели все лето, приобщаясь к российской природе. Старшую дочь, правда, на один месяц удалось определить в пионерлагерь. Как уж она там провела месяц, совершенно не зная языка, одному Богу известно, но когда мы приехали за ней, она уже довольно сносно, хотя и с акцентом, изъяснялась по-русски. Ей шел уже восьмой год, и мы готовили ее к школе, хотя слабо себе представляли, как она там будет учиться. Мы купили детям велосипеды, и они носились на них по деревне. А подружившись с пастухами, вскоре оседлали лошадей.