Записки об осаде Севастополя - Берг Николай. Страница 20

Углицкий полк, увидя перед собой французов, дал несколько залпов; с окрестных бастионов ударили картечью, неприятельские колонны отступили снова к траншеям, только человек восемь каких-то отчаянных удальцов⁶⁶ вскочили в траншеи к угличанам, и кто-то крикнул на чистом русском языке:

– Братцы, нас обходят!

Ничто так не смущало наших солдат, как слово «обходят». Они боялись этого пуще бомб и картечи (и так во всех делах и на бастионах). Угличане побежали гурьбой назад. Неприятель, заметив движение темных масс, нагрянул снова тремя колоннами: слева генерал Базен (1-й полк иностранного легиона – полковник Вьено, 43-й линейный – майор Беке де Сонне, и 79-й линейный – полковник Гренье). В центре генерал де Ламотт-Руж (46-й линейный, полковник Гольт, и 98-й линейный, полковник Брежо), справа колонна капитана Виллермена (9-й стрелковый батальон и 42-й линейный полк под командой капитана Рагона).

Все это ринулось без выстрела и овладело пустыми ложементами, захватив девять мортир малого калибра⁶⁷.

Углицкий полк, столпившись перед 5-м бастионом, мешал ему стрелять, а равно и окружающим его редутам: Шварца и Белкина. Пользуясь этим, французы тотчас перевернули наши валы и укрепились на занятых верках.

Шварц просил у генерала Тотлебена разрешения взорвать фугас, который находился как раз на том месте, где был неприятель, но Тотлебен отказал, надеясь на другой день отбить ложементы.

20 апреля, в третьем часу дня⁶⁸, послали с редута Шварца охотников, от 200 до 300 человек разных полков, более всего Владимирского, для отбития у неприятеля ложементов. В прикрытие охотникам даны батальон Владимирского полка и батальон Колыванского, всего около 1300 человек.

Французы никак не ожидали нападения днем. У них на позиции находились две роты 2-го полка иностранного легиона, рота 43-го линейного и два батальона 46-го и 98-го линейных.

Большая половина людей, утомленных боем, бывшим накануне, спали. Наши ворвались смело и, произведя смятение в рядах неприятеля, опрокинули его за первую линию ложементов.

В это время явились на помощь отраженным остальные батальоны 46-го линейного полка под командой подполковника Мартино-Дешене и две роты 1-го полка гвардейских вольтижеров под начальством капитана Жантиля, находившиеся позади, в резерве.

Это была первая встреча императорской гвардии с русскими⁶⁹.

Вслед за тем подоспели еще две роты 80-го линейного полка под командой майора Курсона и рота 9-го стрелкового батальона.

Все эти войска ринулись на кучку наших охотников и положили часть на месте, а часть (человек полтораста, более всего владимирцев) взяли в плен, передавая их на наших глазах из рук в руки.

Наш резерв, не получив ясных указаний, какими путями следовать, двинулся весь вправо. Солдаты столпились и не могли вовремя явиться на помощь своим, страдая от выстрелов неприятеля и мешая стрелять 5-му бастиону и редуту Белкина.

Шварц получил (в сумерки) приказание взорвать фугас, но он не взлетел, будучи, вероятно, испорчен французами.

И так мы потеряли эти ложементы, причем выбыло у нас из строя до 300 человек.

Батарея «Мария» продолжала стрелять, увеличивая число выстрелов с каждым днем и делая к июню месяцу выстрелов до 100 в сутки.

Мы в штабе привыкли к этой батарее и уже не выходили на крыльцо следить за ее снарядами и мерить полет ядер шагами и минутами. Многие успели разглядеть и ядра, которые были весом в 32 фунта и больше. У меня лежало два под столом, вместо скамейки. Одно из них ударило в самый штаб, в стену, откатилось и было принесено казаком. Другое я поднял сам на берегу. Скоро этих ядер уже никто не брал и не трогал. Они лежали в разных местах, не привлекая ничьего внимания. Все привыкли к ним. Привыкла пристань, привык 4-й номер, привык и базар. На базаре даже знали, куда какая амбразура стреляет.

Купец, начавши рассчитываться с покупателем, вдруг взглядывал в гору и замечал выстрел – облако белого дыма:

– Ну, это на пристань! – говорил он и опять опускал глаза на счеты и начинал брякать: – Сигары – 75, за паюсную икру – рубь пятнадцать, да рюмка водки… А вот это к нам жалует!.. Рюмка водки – 20 копеек! 20 да 15–35, да 75, это рубь десять! Да рубь – два рубли десять!

В это время ядро гудело над самою его палаткой и шлепалось сзади, саженях в двух. Купец не смущался нисколько, как будто не его дело.

– А вот это по кораблям! – говорил он, заметив третье облако, и в самом деле ядро падало в бухту.

Вскоре, однако, услышали мы, что на базаре убило двух человек, потом одного на пристани и в то же время четырех ранило.

Мне должно было каждый день ходить мимо пристани, относя бумаги к дежурному генералу; я зашел и спросил, в каком месте ударило ядро: мне показали в досках небольшую пробоину, покрытую кровью. В балагане, подле бухты, лежал убитый матрос под своей шинелью. Страшно было взглянуть: почти ничего человеческого не осталось в трупе: сложены были какие-то почерневшие куски. Мне рассказали, что при этом одному офицеру Московского полка, приехавшему с Южной стороны за приемкой туров, оторвало ногу, и еще сильно ранило трех женщин. Тут же на берегу я увидел несколько ядер, прилетевших с «Марии». Они омывались волнами, обрастая водяным мхом.

Базару велено было сниматься и переходить за гору, немного правее Северного укрепления. Но купцы поднимались неохотно. Между ними возникали споры: отчего я прежде перейду, а не ты? О ядрах никто и не думал. Один из соперников Александра Ивановича решительно говорил, что он не пойдет до тех пор, пока не снимется

Александр Иванович. Все перебрались, а они двое еще воевали. Соперник, между прочим, носил в кармане табак, который тихонько показывал офицерам, в улику Александра Ивановича, и говорил почти шепотом, косясь на одесскую палатку:

– Помилуйте, господа! Вот до чего дошел: какой табак за полтора рубли продает, а сам его тут же, у татар, за семь гривен покупает! Вот взгляните!..

К сопернику явились наконец жандармы, но он послал жену к дежурному генералу просить заступничества… Жандармы примирили их, пригрозив поломать палатки у обоих.

И вот, казалось, все перешли на новый базар. Но нет! Осталась под ядрами одна таинственная палатка, не спорившая ни с кем и неизвестно как не замеченная жандармами. Палатка, по-видимому, была пустая, закрытая со всех сторон наглухо, но существовал сокровенный вход: туда впускали, осмотревши с ног до головы; угол парусины приподнимался и тотчас опускался опять, даже приколачивался изнутри гвоздями. Но и тут, захлопнувши вас, как птицу, показывали вам сначала немногое: какие-то ящики с сухарями, макаронами и вермишелью; потом, уже познакомившись с вами как следует, говорили:

– Мы совсем не торгуем… это только так… пожалуй, можно сделать наскоро котлеты; найдется ломоть сыру и рюмка водки; но… мы сейчас переезжаем!

Однако пока они сейчас переезжали, мне случилось раза четыре, в разные дни недели, исправно завтракать в этой таинственной палатке. Наконец жандармы заметили и ее – и пригвожденный угол отгвоздился. Никого не стало на старом базаре, опустели землянки и балаганы и долго стояли, почти до конца осады, как привидения, пока не явились в них другие, странные обитатели…

А на новом месте ежедневно вырастали балаганы и клетушки, как грибы. Образовалось три-четыре улицы, из которых одна, средняя, была постоянно полна народом, так что едва можно было пройти, не только уж проехать. Разумеется, двигались больше всего солдаты и матросы. По обеим сторонам у лавок сидели на земле рядком бабы, торгуя всяким овощем, хлебом, яйцами. Впоследствии тут сложились кучи арбузов, яблок, груш. Бабы обыкновенно и ночевали подле своего товара, тут же на земле. Лавки этой бабьей улицы были по преимуществу бакалейные и табачные. Между ними помещались самые незатейливые трактиры с десятками чайников на столах. Лавки почище, с красным товаром и с бакалеей, были ниже, на последней улице. Тут торговали перешедшие из города караимы – Айваз, Кефели, Рофе, Казаз, Шапшал и русские купцы – Санютин, Старчиков, Кашин, Крыжановский, Дученко и многие другие⁷⁰. Были и приезжие из Харькова, которые, впрочем, называли себя приезжими из Москвы. Видных, порядочных лавок было до тридцати. За постройку их купцы платили неимоверную цену; иные балаганы доходили до 1000 целковых. Место стоило 75 рублей. Александр Иванович, сделанный старшиною базара, господствовал своею широкою палаткой над всеми другими, как главнокомандующий. Он даже называл себя главнокомандующим базара, когда заливал немного за галстук. Много он не заливал.