Русский дневник солдата вермахта. От Вислы до Волги. 1941-1943 - Хохоф Курт. Страница 14

Весь день мы продолжали бить баклуши, и только поздним вечером поступил приказ заступить на охранение. Мне было поручено построить взвод, и Гетц начал пристрелку по ориентирам. Утром танковый полк изготовился для наступления. В его интересах стали работать пикирующие бомбардировщики. Мы выдвинулись в небольшую деревушку, где пехота заняла исходные позиции для атаки. Я участвовал в наступлении с передовой линии в первый раз и немного нервничал, лежа рядом с Гетцом и радистом среди пехотинцев в свежескошенном пшеничном поле. Огневые позиции нашего взвода располагались в низинке на краю деревни.

Еще рано утром я побрился и начал упаковывать свою бритву. Меня отвлек наш командир взвода Гетц, с которым мы не разлучались еще с Польши. Тогда он прибыл к нам из военного училища, хотя после окончания школы сначала планировал стать начальником железнодорожной станции или почтового отделения. Теперь Гетц был одержим карьерой кадрового офицера, но сталкивался с известными трудностями. Увидев меня с бритвой, взводный широко улыбнулся. Интересно, чему он так обрадовался? Тому, что я был рядом с ним?

Мы наступали по жнивью, над которым поднимался пар. Хлеба еще стояли в снопах, приготовленные для уборки. Захваченные врасплох сонные русские в серой униформе вылезали из окопов и со словами: «Война, война!», подняв кверху руки, следовали к нам в тыл. Потом по нас стали стрелять из минометов. Группы пехотинцев, продвигаясь вперед под огнем противника, стали чередоваться. Одни стреляли, а другие в это время двигались короткими перебежками. Я пережил еще несколько тягостных минут, когда наши солдаты попали под огонь русской артиллерии.

Гетц был впереди. Наконец он приказал:

– Сменить огневые позиции! По одному орудию вперед!

Они с Хюблом, командовавшим расчетами, понимали друг друга с полуслова. Блум тоже хорошо знал свое дело. Пока мы с Гетцем продвигались вперед, он вел стрельбу из оставшегося орудия [42].

Затем мы вошли в богатое по внешнему виду село, жители которого встретили нас с вымученными улыбками, имитируя дружелюбие, в то время как осколки от разрывов снарядов впивались в стены их деревянных домов. Быстро оставив село позади, наш взвод вышел на широкое поле с еще неубранным урожаем в ожидании комбайна, обнаруженного Блумом у стены дома, выкрашенного в белоснежный цвет.

После обеда наступление продолжилось. Пехота прочесывала пшеничное поле, а мы двигались вслед за ней и через три часа оказались возле другого села, лежавшего в глубокой низине. За ним начинался лес, на опушке которого закрепился противник.

– Иваны видят наше приближение, – проговорил Гетц. – Мы с Блумом останемся здесь, а вы со взводом займете позиции возле той рощи.

Противник открывал огонь по каждому движущемуся человеку. Я собрался с духом и прыгнул, затем бросился на землю, потом поднялся и побежал. По пути мне повстречался Хельцл, который направлялся в сторону лесной опушки.

– Я уже потерял одного солдата и четырех лошадей. Сзади еще жарче, чем здесь! – крикнул он на бегу. – Иваны ставят заградительный огонь. Гетц там?

– Да. Мне приказано привести взвод к роще.

– Не получится, – ответил он и побежал еще быстрее.

Я решил свернуть и двинулся по полю, засеянному клевером. Оно сменилось гороховым. Пошел дождь, и через несколько минут моя форма промокла насквозь. Сапоги прилипли к брюкам. Появился Хюбл.

– Самоубийство, – заявил он, выслушав приказание. – Здесь мы не пройдем.

Невдалеке разорвался снаряд, и мы ничком плюхнулись на землю.

– Вальберу оторвало голову, – не поднимаясь, проговорил Хюбл.

Вальбер являлся нашим возничим.

Три дня мы были под огнем, прячась в воронках от взрывов. Мне вспомнились рассуждения святого Августина о добре и зле. Здесь он видел большое таинство. Чего только стоит его высказывание, которое мы слабо понимаем, о том, что зло является отсутствием добра. Злая воля не проистекает из ее естества потому, что все, что происходит, происходит к лучшему. Она является следствием отхода от того, что Бог создал по своему подобию. Причины зла лежат в небытии. И Августин говорит образно. О том, что тьма является отсутствием света. Желание понять злобу равносильно вожделению, стремлению видеть темноту и слышать тишину. Получается, что мы были не просто фигурами в чьей-то великолепной шахматной партии.

Днем нас стали доставать пчелы, а ночью вши. Наконец русские отступили, и мы смогли передохнуть в избе. Наши танки стали подрываться на минах, а Деттер рассказывал об этом так, как будто радовался.

– Ты будешь счастлив, если мы проиграем войну? – осадил его Эрхард.

– Нет! Ничего подобного я не говорил, – испугался Деттер и убежал.

Эрхард рассмеялся и принялся формировать буханки с хлебом.

– Что за придурки! – за работой принялся рассуждать он. – Лично я верю в то, что у нас все получится. И если в Ингольштадте меня не взяли из-за непригодности, как ты говоришь, я все равно верил. А как иначе? Нет, пожалуй, я все-таки останусь на сверхсрочную службу.

Мне пришлось в который раз попытаться отговорить его от этой затеи.

В близлежащий лес невозможно было зайти. Кругом лежали тела убитых, которые стали разлагаться, издавая тошнотворный приторный запах. В среду около полудня налетела буря с проливным дождем, и дышать стало легче. Я читал Августина. Неужели справедливые войны ведут только мудрецы? А как же те, кто заботится о своем человеческом достоинстве? Разве они должны печалиться из-за того, что их принуждают участвовать в справедливых войнах? Если бы такие люди считали их несправедливыми, то они не стали бы в них участвовать. Зло, чинимое врагом, гонит мудреца на войну! И такое зло человек должен оплакивать. Тот, кто терпит эти мучения, кто без смятения души думает об убитых, что является бедой, достоин сожаления, даже если он считает себя счастливым, поскольку потерял человеческие чувства.

В 6 часов вечера, когда было еще светло, мы двинулись дальше и проследовали мимо хутора, черного как головешка. Марш длился 8 часов. Потом нам дали 2 часа для отдыха. Чтобы согреться, мы с Блумом завернулись в брезентовое полотно от палатки и, прижавшись друг к другу, уснули крепким сном. От него я узнал, что артиллеристы по радио перехватили сообщение англичан о том, что наша дивизия потеряла 18 процентов офицеров и 11 процентов рядовых.

Затем подъем, снова 40-километровый марш по разъезженным танками дорогам и по полям с подсолнечником, высоченным, словно деревья в лесу. Ощущения, прямо скажем, не из приятных. Ямполь, Калиново Болото и другие отдаленные поселения с названиями, похожими на заклинания, по которым пролегал наш маршрут, производили безрадостное впечатление. Это были остатки былого богатства и изобилия. Их деревянные домики с остекленными верандами напомнили мне прежний баварский город Штраубинг во времена династии Виттельсбахов.

Под Златополем мы остановились на отдых у тутового дерева и решили полакомиться его плодами. Оно стояло рядом с песчаной дорогой, и я, взобравшись на него, уселся на сук, словно мытарь Закхей [43]. Мимо дерева проходила наша дивизия, и мне удалось увидеть нескольких боевых товарищей, с которыми мы вместе были в Польше и во Франции.

Кукуруза, огурцы, дыни и арбузы придавали местности южный колорит. В атмосфере витал приятный аромат. Несмотря на то что лето кончилось, поля стояли неубранными. По несобранному урожаю можно было судить, насколько плодородной здесь была земля. Дальше тянулись бесконечные болота, и воздух дрожал над необъятными просторами, посреди которых протекала невидимая отсюда красивая речка Тясмин со своими быстрыми и чистыми водами. Вокруг Днепра, как и у всех больших рек на Востоке, было много различных ручьев и речек, обвивших его большое и широкое русло словно паразиты (они образовывали разветвленный речной бассейн). Самым важным здесь был его приток – река Тясмин.