Мемуары разведчика - Фельфе Хайнц. Страница 23

Итак, в 1944 г. на рождество я выехал в Нидерланды, чтобы разыскать добровольцев, которых мне следовало переправить через зону боев в Бисбош. На второй день праздников я доложил о своем прибытии шефу полиции и СД в оккупированных голландских областях бригаде-фюреру СС, генерал-майору полиции Шёнгарту. Раньше он был инспектором охранной полиции и СД в Дрездене, а в конце войны против Польши служил командующим охранной полицией в Кракове. На короткое время его разжаловали и направили солдатом в штрафную роту. Однако вскоре он получил обратно все чины, должности и титулы.

Теперь Шёнгарт стал моим шефом. Сидя в удобном кожаном кресле с наполовину пустой бутылкой коньяка перед собой, он со скукой смотрел на меня, пока я по всей форме рапортовал о своем прибытии. По-видимому, его это мало интересовало. Он заставил меня некоторое время постоять, а затем протянул мне бутылку: «Ну-ка, покажи, что ты за парень». Я сразу понял, какие «аргументы и рекомендации» от меня требуются в данный момент, и залпом выпил то, что оставалось в бутылке. Мои опасения относительно собственного дальнейшего состояния оказались, слава богу, необоснованными. Шёнгарт не спускал с меня глаз. После того как я поставил бутылку на стол, он встал и показал на кресло справа от себя: «С тобой все в порядке, можешь садиться».

Из последовавшего разговора выяснилось, что разорванный бланк телеграммы явился причиной недоразумения. В Берлин из Нидерландов хотели сообщить, что имеются возможности для переправки добровольцев. Однако нужно еще подобрать этих добровольцев и дать им руководителя. А в Берлине поняли, что все уже налажено и требуется только руководитель. Я позвонил в Берлин и на мой вопрос, что делать, получил указание оставаться на месте и совершенствовать свои знания местности и языка. Через три недели мне надлежало прибыть в Берлин для доклада. Однако и через три недели ничего не изменилось. Я опять получил указание оставаться на месте, оказывать помощь моему сослуживцу в развертывании радиосети на случай эвакуации и ждать дальнейших указаний.

Моим новым местом службы был VI отдел, то есть периферийная точка VI управления, во главе с гауптштурмфюрером СС [14]' Аренсом. Здесь я узнал об одном происшествии, которое характеризовало Шёнгарта и заинтересовало меня. Однажды ему доложили, что вблизи сбит английский самолет, а летчик выпрыгнул с парашютом. Когда летчика доставили к бригадефюреру, тот, недолго думая, велел его повесить. Это больше, чем любые слова, говорило о полном моральном падении этого генерала. 31 мая 1945 г. Шёнгарт был предан англичанами военному суду и расстрелян.

Жизненная позиция и поведение этого Шёнгарта, а также его быстрая смерть после пленения тогда очень занимали мои мысли. Что касалось обвинения, предъявленного Шёнгарту, то мне себя здесь упрекнуть было не в чем. Это признали и англичане и голландцы, многие из которых считали, что все мы являемся маленькими шёнгартами. Но об этом позднее. Сейчас мне было ясно одно: такие типы, как этот Шёнгарт, не должны получить ни малейшей власти. Я считал достойной целью бороться за это в будущем.

Вскоре после прибытия в Нидерланды я был потрясен событием, которое заставило меня продолжить обдумывание своей выработанной после 20 июля 1944 г. позиции. Это была ничем не оправданная варварская бомбардировка англо-американской авиацией моего родного города Дрездена 13–15 февраля 1945 г.

Я хорошо знал военную обстановку и понимал бессмысленность этого жестокого акта с военной точки зрения. Что стало с моими родителями? Что преследовали этой бомбардировкой американцы и англичане? Тогда я не мог всего знать, мне не были известны все подспудные причины, все их планы, но в одном я был уверен: это не акт мести, не удар возмездия, а часть той концепции, которую я уже слышал от Даллеса. Они хотели сокрушить Германию и, таким образом, исключить будущего конкурента. Они хотели сокрушить Германию, чтобы она не могла больше встать на ноги без посторонней помощи, то есть без помощи американского капитала, поскольку Советский Союз будет занят своими собственными делами. Они стремились сделать все, чтобы превратить Германию в государство-вассал Америки.

Более болезненного для меня доказательства намерений американской политики в отношении Германии не могло быть. В этих намерениях выхода искать было нельзя, здесь будущее Германии находилось в плохих руках. Мое потрясение усиливалось все больше по мере поступления новых сведений о том, каким гигантским адом стал Дрезден. Аналогичная судьба постигла и многие другие мирные немецкие города. Что касается действий Советского Союза, то здесь мне не было известно ни одного подобного случая, потому что Советский Союз направлял удары своих военно-воздушных сил исключительно против военных объектов.

Однако своими силами Германия никогда не сможет подняться, думал я. Для этого ей понадобится помощь держав-победительниц. И чьей помощью она воспользуется, на той стороне и будет ее будущее. Однако я не мог что-либо предпринять, война еще не кончилась. Так что мне просто приходилось ждать.

Я занимался различными мелкими делами, например выводом из лагерей для военнопленных наших агентов, которые после оккупации районов их действия канадскими войсками свернули свою работу. Будучи в английской военной форме, они сдавались в плен немцам, а затем уже связывались со своими центрами. Я не мог избавиться от ощущения, что использование этой агентуры было абсолютно бессмысленным и безрезультатным. Через одного из таких агентов канадская контрразведка, несомненно, вела с нами игру, организовав его возвращение к нам. Уже в момент его вербовки нами за год до этих событий он являлся сотрудником английской контрразведки, а теперь действовал как агент-двойник. Для меня он оказался полезным хотя бы тем, что, когда я попал в канадский плен, он позаботился о том, чтобы со мной обращались так же корректно, как я обращался с ним.

С приближением конца войны наша жизнь становилась все более беспорядочной. Трусливое самоубийство Гитлера меня не тронуло. Однако последствием его было то, что по приказу гросс-адмирала Деница, назначенного Гитлером в качестве своего преемника, в Нидерландах начали формироваться полки морской пехоты для их вывода в Германию. Я стал командиром роты в одном из таких полков.

Когда 8 мая 1945 г. произошла капитуляция, я оказался в плену на небольшом острове у Нидерландского побережья, поскольку намеченное отступление в Германию не состоялось. 31 мая 1945 г. окончательно рухнули мои мечты вернуться на родину вместе с полком морской пехоты и с моей ротой. В этот день меня формально взяли в плен, и начались мои мытарства по лагерям и допросам.

В плен нас взяли канадцы и затем доставили в старую крепость с казематами, окруженную рвом с водой. Здесь нас рассортировали. Всего имелось пять категорий лагерей, учрежденных английской секретной службой, — с номерами от 010 до 050. Те, кто попадал в категорию 050, были кандидатами в покойники. Я попал в категорию 030, которая означала, что я все же считался «весьма опасным» военнопленным. Однако англичане и голландцы, которые в качестве представителей Интеллидженс сервис допрашивали меня, при всей строгости допросов, были очень корректными. Они даже стали относиться ко мне как к своему коллеге. Один из них, отправляясь в Германию, согласился взять у меня письмо и опустить его там в почтовый ящик, поскольку обычная почта из Нидерландов еще не ходила.

Со временем у меня сложились довольно дружественные отношения с моими следователями. Одной из причин этого явился мой рассказ о сбыте фальшивых английских почтовых марок, когда я привел текст сопроводительного письма, анонимно направленного торговцам вместе с фальшивками. Как я уже писал выше, это письмо содержало просьбу к торговцам, продавшим марки, — после вычета накладных и комиссионных расходов остальную сумму направлять в адрес английской миссии в Берне на специальный счет помощи сбитым английским летчикам, находившимся в немецком плену. Эти показания вызвали смех у мистера Ха, как называл себя один из допрашивавших меня офицеров, потому что ему показалось совершенно абсурдным, чтобы немец, да еще человек из Главного управления имперской безопасности, проявлял такую трогательную заботу об английских военнопленных. В общем-то он был не так уж и не прав, потому что в основе текста сопроводительного письма лежала, конечно, не забота, а продиктованная разведывательной необходимостью маскировка. Но как бы там ни было, а через несколько дней мистер Ха вновь вызвал меня в свой кабинет. Атмосфера совершенно переменилась. Следователь приветствовал меня крепким рукопожатием и любезно предложил мне чаю и сигарет. До сих пор такое было невозможно. Он сообщил мне, что он только что получил из Лондона подтверждение правильности моих показаний, и хотел бы знать все подробности. Я мог только разъяснить ему, как в действительности было дело. Если любой логично мыслящий человек мог распознать, кто являлся инициатором этой акции с фальшивками, то он должен был и признать, что она подлежала маскировке, неважно, успешной или нет.