«Крестный отец» Штирлица - Просветов Иван Валерьевич. Страница 1
Иван ПРОСВЕТОВ
«КРЕСТНЫЙ ОТЕЦ» ШТИРЛИЦА
ПРЕДИСЛОВИЕ
«Непременно прочитай “Тетрадь, найденную в Сунчоне” Романа Кима. Это вещь!» — советовал Аркадий Стругацкий, будущий знаменитый фантаст, брату Борису в письме с Камчатки осенью 1952 года.
Фамилия создателя «этой вещи» на тот момент ничего не говорила любителям приключенческой прозы. Однако читатели оценили историю японского разведчика, поступившего на службу к американцам, за интригу и экзотичность. А лица, уполномоченные принимать решения в области литературы, — за разоблачительный пафос. За «Тетрадью» последовали шесть шпионских и приключенческих повестей, опубликованных под тем же именем; об авторе сообщалось лишь, что его истории «в значительной мере основаны на фактах». К началу 1970-х общий тираж сочинений Романа Кима, не считая публикаций в журналах и сборниках и заграничных изданий, дорос до знаковой отметки в миллион экземпляров. Но писатель ушел в мир иной, а на литературном небосводе появились новые звезды жанра. Первой величиной среди них стал Юлиан Семенов со своим циклом романов о Максиме Исаеве — Максе фон Штирлице. И мало кто знал, что образ Максима Максимовича подсказал ему автор «Тетради», «Кобры под подушкой» и «Школы призраков».
В архиве Семенова сохранился машинописный рассказ о том, как был придуман Штирлиц: «Летом 1921 года в редакциях нескольких владивостокских газет появился молодой человек. Было ему года двадцать три, он великолепно владел английским и немецким, был смешлив, элегантен, умел умно слушать… Репортером он оказался отменным, круг его знакомств был широкий: японские коммерсанты, американские газетчики и офицеры из миссии, китайские торговцы наркотиками и крайние монархисты. Покойный писатель Роман Ким, бывший в ту пору подпольщиком, знал этого газетчика под именем Максима Максимовича…» Заинтересовавшись этим воспоминанием, Семенов «вырастил» из него роман «Пароль не нужен» о разведчике Всеволоде Владимирове, оперативный псевдоним Максим Исаев. Позже, работая в Польше над сюжетом «Майора Вихря», Семенов узнал, что в окружении начштаба Верховного командования вермахта Кейтеля («когда тот прилетал в Краков из Берлина») находился офицер СД, связанный с глубоко законспирированным подпольем. Вероятно, советский разведчик. «Словесный портрет, данный польским товарищем, удивительным образом совпадал с описанием Максима Максимовича — Роман Ким совершенно великолепно и очень точно обрисовал мне “белогвардейского газетчика”. Именно это и заставило меня допустить возможность “перемещения” Максима Максимовича в Германию…» {1}
Юлиан Семенов не упомянул, что по окончании Гражданской войны тайная жизнь Романа Кима не закончилась. Впрочем, всего он мог и не знать. Общительный и дружелюбный, Ким время от времени откровенничал о своем прошлом, оставляя при том простор для догадок. «Это был человек-айсберг, — вспоминал прозаик и драматург Лев Славин, знавший Кима с начала 1930-х. — На поверхности мы видели корректного моложавого джентльмена, одетого с изысканной элегантностью, даже модника. На узком смуглом лице Романа Кима играла любезная улыбка, в глазах, прорезанных по-восточному, немеркнущая наблюдательность. Там, в подводной, незнаемой части, возможно, кровавые схватки, тонкие поручения, поступки, приобретшие молниеносную быстроту рефлексов, а когда нужно — бесконечно терпеливая неподвижность Будды…» «Жизнь его была необычайна, — подтверждал писатель Вадим Сафонов. — Когда она будет рассказана, то покажется удивительнее любого романа» {2}. Будучи активистом Союза писателей СССР, Ким удостоился краткой справки в «Литературной энциклопедии»: «Детство провел в Японии, учился в Токийском колледже (1907–1917). В 1917 вернулся в Россию. Окончил восточный факультет Владивостокского университета. В 1923–30 читал курсы китайской и японской литературы в московских вузах. Литературную деятельность начал в 1923. Работает главным образом в жанре политического детектива, основанного на фактическом материале» {3}. Где же тут спряталась необычайность?
Немногие писатели избегают искушения придать собственные черты героям своих сочинений. Роман Ким немножко рассказал о себе (читатели о том даже не подозревали) в повести «Школа призраков»: «Когда я учился в университете, профессора предрекали мне карьеру ученого, и я сам собирался стать историографом. Но во мне, как в знаменитом рассказе Стивенсона, боролись ученый Джеккиль и детективный Хайд. Увы, победил последний и приволок меня к дверям сыщицких курсов». Впервые о связях Кима со спецслужбами напрямую было сказано в 2003 году в биографическом словаре «Люди и судьбы»: «на протяжении многих лет сотрудник НКВД (разведки)» {4}. Спустя пять лет историк Алексей Буяков, работавший с архивами ФСБ, опубликовал послужной список Кима в справочнике «Ведомственные награды ОГПУ — НКВД». Оказалось, что востоковед и литератор Роман Николаевич Ким носил звание старшего лейтенанта госбезопасности и был награжден за отличия именным оружием (дважды) и орденом Красной Звезды {5}. Японист Александр Куланов посвятил Киму одну из глав книги «В тени Восходящего солнца», вышедшей в 2014 году; основными источниками послужили анкеты и автобиография из оперативного дела Кима, скопированные Буяковым, и воспоминания, собранные Кулановым. Осколки настоящей биографии мэтра шпионской прозы начали складываться в удивительный портрет.
Судьбой Кима я заинтересовался случайно, купив у букиниста «Агента особого назначения» с дарственной надписью автора военному разведчику Юрию Тарскому. Поскольку не на все вопросы имелись ответы, я продолжил собирать биографический пазл. Как и многие видные сотрудники разведки и контрразведки, Ким был арестован в 1937 году, обвинен в шпионаже и осужден. Руководство Центрального архива ФСБ России предоставило мне возможность изучить двухтомное следственное дело Романа Кима, а также следственное дело его жены Марианны Цын (за исключением ряда до сих пор секретных или строго конфиденциальных материалов). Интересные и важные документы нашлись в Российском государственном архиве литературы и искусства (РГАЛИ), Российском государственном архиве социально-политической истории (РГАСПИ) и Российском государственном историческом архиве Дальнего Востока (РГИА ДВ).
Вникая в прошлое писателя-контрразведчика, я не раз призадумывался. О схожих сомнениях я прочитал в предисловии Даниила Гранина к роману «Бегство в Россию»: «Так уж сложилось, что случай не раз и не два сводил меня с некоторыми известными или безызвестными “нашими” шпионами, и меня время от времени подбивали написать о них. Романтику шпионажа поощряли в нашей литературе. Но я в ту пору такого желания не испытывал, хотя, как и многие, с удовольствием смотрел “Семнадцать мгновений весны”, читал Ле Каре, Лоуренса, Грэхема Грина. Может быть, отталкивало то, что эта профессия требует постоянной, умелой, хорошо отработанной лжи…» Разведывательная работа невозможна без умения входить в доверие, притворяться, обманывать, пользоваться человеческими слабостями и личными интересами. Оправданием выступает высокая цель, служебный долг, необходимость противодействия врагу твоей страны — явному, тайному или вероятному. Роман Ким, конечно же, притворялся, обманывал, пользовался…
Но какая все-таки удивительная судьба! Сын бывшего казначея корейского короля, проживший десять лет в Токио. Самый молодой советский профессор-японовед. Специалист по японской литературе, вхожий в круг передовых московских писателей, — и одновременно один из лучших оперативников ОГПУ — ГУГБ, в середине 1930-х отвечавший за всю контрразведывательную работу по японской линии в Москве. При Ежове, затем при Берии обвинялся в тягчайшем преступлении — измене Родине, но благодаря своим исключительным знаниям избежал расстрела, был приговорен к 20 годам заключения, а в 1945 году досрочно освобожден и к тому же награжден медалью «За победу над Японией»!