Охотники за сокровищами - Уиттер Брет. Страница 57
И снова Уокер вспомнил свою возлюбленную Сайму, вот уже год как его жену, хотя они провели вместе всего лишь несколько быстротечных недель. Смерть Бальфура напомнила ему об опасностях его миссии. Он снова осознал, что их разлука вполне может стать не просто временной отсрочкой долгой жизни в любви и счастье, на которую он надеялся.
И конечно, смерть Бальфура заставила его с еще большей силой почувствовать свое одиночество, оторванность от друзей и коллег даже в многомиллионной армии. Прошло десять дней со смерти Рональда Бальфура, и только сейчас о ней узнали остальные хранители на фронте. У Хэнкока не было помощника, никто не путешествовал с ним вместе. И они уже столько времени провели порознь на разных полях сражений, что он не был уверен, что узнает Роберта Поузи или Уолтера Хачтхаузена, даже если те прямо сейчас появятся на пороге. На войне время настолько сгустилось, что девять месяцев шли за девять лет, – и теперь коллеги стали для него не больше чем именами в отчетах. Но зато всегда, когда он в нем нуждался, рядом оказывался Джордж Стаут.
Хэнкок разделил скорбь своего командира, но сообщил и хорошие новости. Он нашел Вайреса, помощника графа Вольф-Меттерниха, в немецком Бад-Годесберге. Этот человек был настоящим кладезем информации, и Хэнкок хотел знать, как с ним поступить. Но Стаут, которого, очевидно, больше занимали мысли о смерти Рональда Бальфура, просто сказал:
– Мне не надо подсказывать тебе, что делать, Уокер.
Уже на следующее утро Хэнкок передавал авангарду 1-й армии подробную информацию о хранилищах искусства. За несколько дней он сообщил фронтовым войскам месторасположение ста девяти хранилищ к востоку от Рейна, удвоив количество известных хранилищ в Германии.
Еще через неделю, 29 марта 1945 года, в самый разгар битвы, в дверь бургомистра города Зигена постучался американский офицер. Когда изумленный глава города открыл дверь, офицер спросил просто: «Где картины?»
Глава 32
Карта сокровищ
Трир, Германия
20–29 марта 1945
В конце марта 1945 года капитан Роберт Поузи и рядовой Линкольн Керстайн, хранители памятников 3-й армии США генерала Паттона, проезжали Саарскую область на границе между Францией и Германией. Кругом тянулись невспаханные поля и стояли разрушенные, проржавевшие фабрики – последствия нацистской оккупации. Мяса не найти, основная местная еда – брюква. Все жители – на стороне союзников и рады помочь даже за простую сигарету: табак был редкостью, и многие годы курильщики довольствовались окурками, которые бросали военнопленные по пути в расположенные в Германии лагеря. Эту разоренную войной землю 3-я армия использовала как склад для поставок, но Керстайну открывалась ее красота: покатые холмы, уже начинающие зеленеть под тающим снегом, долины, в которых лениво текли реки, темные леса, как будто явившиеся из сказок братьев Гримм. Небольшие деревенские хозяйства, казалось, были ровесниками окружавшей их грязи, а ворота и башни старинных городов напоминали ему о волшебном царстве, открывавшемся на заднем плане гравюр Альбрехта Дюрера.
«Теперь мы можем видеть, как к нам относятся сами немцы», – писал Роберт Поузи жене Элис, после того как армия перешла реку Мозель и вошла в Германию:
«Мы продвигаемся стремительно, поэтому многие города почти не пострадали. В них, как, впрочем, и в разрушенных, жители выстраиваются на тротуарах, наблюдая за тем, как проходят наши войска. Конечно же они не приветствуют нас, как в Нормандии, но иногда кажется, что это лишь потому, что немцы сдержаннее французов. Но все они наблюдают за нами с живым любопытством. Старики замирают в восхищении, когда видят нашу превосходную технику, которой управляют здоровые солдаты. Дети кричат нам вслед, маленькие девочки улыбаются во весь рот и машут руками. Нам полагается не обращать на них внимания, но я слишком мягкотел, чтобы не махать им в ответ. Толпы собираются посмотреть на наших инженеров, строящих новые деревянные мосты вместо тех, что их собственные солдаты взорвали за несколько дней до этого, чтобы предотвратить неизбежное уничтожение их орудий. Во Франции нас приветствовал вновь развернутый триколор, здесь на каждом доме висит белый флаг безоговорочной капитуляции. <…> Одна старушка, глядя на нас, смахнула слезу с глаза кончиком фартука, но эта хрупкая, согбенная, поседевшая женщина, наверное, вспоминала своего сына, принесенного в жертву Гитлеру. <…> Когда наши бульдозеры сдвигали с дороги громоздкие заграждения, жители наблюдали до конца, а потом распилили поленья на растопку. Девчонки в белых гольфах немного заигрывают с нами, пока никто не смотрит. В целом картина не так уж и ужасна, но почему они все еще сражаются?»
20 марта 1945 года хранители памятников прибыли на базу 3-й армии в Трир, один из главных исторических городов Северной Европы. Знаменитая надпись на одном из домов на главной площади гласила: «Трир стоял тысячу триста лет до Рима, да пребудет он вечно в покое и мире». Дата основания была выдуманной, но Трир и правду был гарнизонным городом еще до прибытия туда римских легионеров Октавиана Августа. Только из новой войны ему, увы, не повезло выйти невредимым, как это случилось с другими городами «тихо завоеванной» Саарской области.
В своем отчете о продвижении 3-й армии Поузи назвал Трир «полностью уничтоженным». Керстайн считал, что город был в худшем состоянии, чем когда-либо со времен Средневековья.
«Общее разрушение кажется застывшим, – писал он, – как будто в разгар горения все вдруг замерло, и воздух потерял способность удерживать атомы, и разные центры гравитации схватились в борьбе за вещество, и оно распалось. Каким-то чудом уцелел один-единственный мост. Улицу завалило, и двигаться вперед можно было только по одному пути. Город практически опустошен. Из девяноста тысяч жителей осталось две тысячи, которые обитают в винных погребах. Они кажутся вполне бодрыми: женщины в широких брюках, мужчины в обычных рабочих костюмах. Считается правильным смотреть сквозь них, не замечая. На некоторых домах вывешены белые простыни или наволочки. Не найти ничего целого. Обломки водосточных труб XV века, барочной мостовой и готических башен перемешаны в совершенном беспорядке с новенькими мясорубками, бутылками из-под шампанского, рекламными плакатами, свежими пурпурными и желтыми крокусами, погожим деньком, газом, гнилью, эмалевыми табличками, посеребренными подсвечниками и ужасным, отталкивающим, разбитым вдребезги, в пыль, невыразительным мусором. В Сен-Ло, конечно, еще хуже, но там хотя бы не было ничего ценного. Тут все принадлежало раннему христианству, римлянам, романскому стилю или восхитительному барокко».
Нацисты не жалели денег на реставрацию Трира, в особенности рыночной площади, от которой теперь почти ничего не осталось, и Симеонштрассе, известной как «улица немецкой истории». Фасад собора, прилегающий к нему монастырь и весь район вокруг были сильно повреждены, Барочный замок кессельских князей разрушен. В доме Карла Маркса, родившегося в Трире в 1818 году, нацисты устроили газетное издательство. Воздушная бомбардировка союзников сровняла его с землей.
Но даже то, что уцелело, складывалось в великолепную подборку исторических зданий мирового уровня. «Внутри Трирский собор не пострадал, – описывал Керстайн, – если не считать провалившегося сквозь башню колокола. Либфрауэнкирхе почти сгорела, но стояла на своем месте, и задело только церковь Святого Паулина – дивное буйство голубого и розового эпохи рококо – потому что нацистские кретины выставили танки на ее углу. Порта Нигра (городские ворота римской эпохи) не пострадали, если не считать места, где эти остолопы выставили свои пулеметы, аббатство Святого Маттиаса и вовсе сохранилось, если не считать разграбленной ризницы». Сокровища собора, в их числе Риза Господня, по преданию, украденная римскими солдатами у умирающего Христа, были обнаружены целыми и невредимыми в подземных бункерах.