Год дракона (СИ) - "Civettina". Страница 107

– Оба назад! – скомандовал Вовка, когда я открыл переднюю дверцу. Я не стал с ним спорить: мы и так наломали дров, поэтому молча уселись на заднее сиденье и притихли. Джип рванул дальше по улице, а старший брат достал мобильник и набрал номер. Когда ему ответили, он, задыхаясь и запинаясь, начал говорить:

– Это… тут два парня… напали на мужчину… Стукнули по голове. И отобрали телефон и кошелек… Да, одному лет шестнадцать, он в темно-коричневой куртке. Другой постарше, в пальто. Нет, я только со спины видел… Находимся где? Пересечение проспекта Победы и академика Глушко. Мужчине помощь? Не знаю, у него бровь разбита… Хорошо, мы подождем. Только вы это… быстрее, а то холодно!

Повесив трубку, Вовка буркнул, не оборачиваясь:

– Снимайте верхнюю одежду и спрячьте под сиденье.

Мы с Максиком повиновались.

– Когда скомандую – оба на пол. И чтоб ни звука!

Задумка Вовки мне понравилась: он стянул полицию в удаленный от нас район города, чтобы беспрепятственно выехать на шоссе. Мы, правда, покидали Казань с западной стороны, но небольшой крюк ради спасения наших шкур – это мелочь.

На выезде из города, перед постом ГАИ, мы с братом на всякий случай легли на пол. Когда пост остался позади, Вовка, не сбавляя скорости, принялся за допрос.

– Какого черта вас в ментовку потянуло?!

Мы с Максиком переглянулись, и он кивнул, позволяя мне держать ответ.

– Мы охотились за богемом, но он переиграл нас. Почувствовал опасность и выбежал на оживленную улицу, по которой как раз двигался полицейский патруль. Нас остановили и обыскали, а когда нашли оружие, то засунули в машину и повезли в участок.

– Балбесы… – беззлобно выдохнул брат. – И почему не доехали до участка?

– Мы сбежали раньше. Как только «бобик» остановился, мы усыпили экипаж и дали деру.

– Вы без наручников, что ли, были?

– С наручниками, но я открыл замки. И мы слились прямо перед носом ментов, – не преминул похвастаться Максик, и меня это ужасно разозлило. Я тут стараюсь сгладить нашу оплошность, а он влезает с совершенно ненужными замечаниями. И я решил проучить его.

– Когда мы забирали у ментов наше оружие, я нашел ориентировку на мелкого, – нарочито небрежно сказал я, и Максик испуганно умолк.

– Что за ориентировка? – нахмурился Вовка.

– Вот, читай, – я вынул из кармана пальто свернутый помятый листок и протянул брату. Максик изменился в лице, не ожидав от меня такого удара. Я намеренно отдал бумагу Вовке, потому что знал, что Максик не даст мне прочитать ни слова – отберет листок и порвет в клочья. Старший брат, видимо, понял это, поэтому одной рукой развернул листок и, положив на руль, стал читать вслух:

– Разыскивается Петров Максим Антонович… Интересно! Похищен 16 мая прошлого года и обманным путем вывезен из Варны в Россию Ермоленко Владимиром Сергеевичем и Тартановым Евгением Сергеевичем… так, описание внешности… В последний раз похитители выходили на связь двенадцатого октября… Очень интересно! В данное время местонахождение Петрова Максима неизвестно.

После прочитанного в машине минуту висела тишина.

– Не хочешь нам ничего объяснить? – Вовка откинул листок на пассажирское сиденье.

– Возможно, меня с кем-то перепутали… – упавшим голосом произнес младший.

– Еще глупее не мог придумать отговорку?

– Я не знаю, откуда взялась эта ориентировка, – совсем притих Максик.

– Так я объясню тебе, – Вовка повысил голос, и я вдруг понял, что он буквально в ярости, как тогда, в детдоме, когда директор сказал ему, что не хватает какой-то справки. – Это значит, что тетя Оля накатала заявление в полицию. Понимаешь? Она написала, что мы тебя похитили. Обманным путем вывезли в Россию. И ни слова – что мы твои братья. Так, какие-то вероломные киднепперы.

Максик опустил голову и кусал губы.

– А теперь, будь добр, объясни, почему она это сделала.

Младший не отвечал, прижавшись лбом к окну.

– Хорошо, тогда я позвоню ей и спрошу, – Вовка вынул мобильник и стал листать меню.

– Не надо звонить ей, – пробучал Максик.

– Но это единственный способ мирно решить проблему. Я не хочу, чтобы за нами с Женькой тянулась слава похитителей и гонялись менты всея Руси.

Максик тяжело вздохнул и произнес:

– Я не звонил матери с двенадцатого октября. Я ей так и сказал, что этот звонок последний и что домой я не вернусь.

– Вот те раз! По-моему, мы с тобой договорились, что ты будешь звонить ей раз в неделю и говорить, что с тобой все хорошо, – Вовка аж руками развел. – В чем дело?

– Я не хочу с ней больше разговаривать.

– Максик, это жестоко и несправедливо по отношению к человеку, который вырастил тебя.

– Не говори мне о справедливости! – едко парировал Максик. – Когда умерла бабушка, тебе должны были дать опеку над нами – вот это было бы справедливо. А что мы получили вместо этого? Тебя отправили в армию, а нас с Женькой – в детдом!

– Тетя Оля дала тебе семью в самый непростой период, – упрямо настаивал Вовка.

– Она отняла у меня семью! – вдруг выкрикнул Максик. – Все, что у меня было! Она даже представить не могла, на что она обрекла меня! Не у нее ведь были эти головные боли, не она проводила бессонные ночи, глядя в окно!

– Она не знала о твоей особенности. И она думала, что так будет лучше.

– Она ничего не думала! И никогда не хотела лучшего для меня, иначе она бы приструнила своего мужа! – Максик замолчал, шумно дыша через нос.

– А что ее муж? – напрягся Вовка. – Он что-то делал с тобой?

– Какая теперь разница? Он умер – и слава богу.

– Максик, скажи! Он тебя бил?

– Нет, но иногда я думаю, что лучше бы он бил меня… – буркнул брат.

Вовка ударил по тормозам. Джип остановился у обочины. Старший брат повернулся назад и, четко произнося каждое слово, спросил:

– Что он делал с тобой?!

Максик закрыл ладонями лицо, потом медленно опустил их:

– Он наказывал меня… Запирал в кладовке. Это было как раз после того, как мама сообщила о твоей смерти. Со мной происходили ужасные вещи: я практически перестал спать, я не мог сосредоточиться, у меня шла носом кровь… В школе я скатился на двойки, и отец, думая, что я намеренно бойкотирую учебу, после каждой плохой отметки запирал меня в кладовке. Там было душно и темно – хоть глаз выколи. И страшно. Но страшнее всего была не темнота, – голос Максика стал едва слышным. – После нескольких минут взаперти я проваливался… в какое-то странное место. Серая бескрайняя высохшая степь и такое же серое бескрайнее низкое небо, покрытое плотными облаками. Оно было очень низкое – метров десять от земли. И в этой бесцветной пустыни… там было так жутко, что у меня волосы шевелились на затылке.

Мы с Вовкой с замиранием сердца слушали брата, а он боялся поднять на нас глаза и накручивал подол рубашки на указательный палец.

– Я там был не один, в этой пустыне. Там был кто-то еще. Я не видел его, но чувствовал его присутствие. Он как будто приглядывался ко мне, как к жертве. Он ждал, что я пошевелюсь или издам какой-то звук, чтобы был повод напасть. У меня от страха такой ком в горле вставал, что я не то чтобы звук произнести – я дышать не мог! И только боль могла вернуть меня обратно в кладовку, поэтому каждый раз я до крови царапал себе руки. И после этого снова оказывался дома.

Отец считал, что эти царапины – знак протеста, и говорил, что он не поддастся на мои трюки, – Максик прерывисто вздохнул. – Однажды я снова провалился в эту серую пустыню и начал царапать руки, но это не помогало. Кровь капала у меня с локтей, но я по-прежнему сидел на серой земле и спиной ощущал взгляд этого невидимого чудовища. Тогда я закатал штанины и начал царапать ноги. Я ужасно испугался, что теперь навсегда останусь в этом жутком месте, и нещадно сдирал с себя кожу. Страх был так силен, что я не чувствовал боли. Я просто боролся за свою жизнь, а когда очнулся, надо мной уже склонились врачи скорой помощи. Меня отвезли в травматологию, а потом в психиатрическое отделение, где меня кололи какой-то гадостью, от которой немел язык, – по лицу Максика покатились слезы. Он старался незаметно смахивать их, но они прибывали быстрее, чем ему хотелось бы. – Через две недели меня выписали, но врач велел принимать таблетки. Мне было плохо от них, но родители все равно заставляли меня пить. Я, конечно, научился прятать пилюлю под язык, а потом выплевывать, но два года меня мурыжили этим лечением и походами к психиатрам. И родители смотрели на меня, как на психа. Особенно отец. Он говорил, что это у меня наследственное – от матери. Он говорил, что она тоже была… сумасшедшая.